меня и текли, и я чувствовал себя так, словно из меня все силы высосали – как мокрое полотенце, которое отжали и швырнули в угол, – а дальше уже я ничего не помню. Только вот, как проснулся здесь…
– На что это было похоже? Что ты с ней сделал?
– Это вроде как… Когда я накрыл ее своим свечением, я словно взял на себя то, что должен был делать ее собственный организм. Я ее как бы лечил. Может, у меня возникла такая идея, потому что она говорила об этом по дороге в машине, но когда я ее вытащил, она совсем не дышала, а потом вдруг начала дышать. Мне нужно знать, вылечил я ее или нет.
Потому что если вылечил, то, может быть, я и отца своего не убил: перед тем, как я вытащил его из дома, было примерно так же – во всяком случае, похоже.
Но я уже долго говорю, а вы еще ничего мне не сказали. Даже если вы считаете меня убийцей и собираетесь прикончить, уж про нее-то вы можете мне что-нибудь сказать? Она жива?
– Да.
– Тогда почему я ее не чувствую? Почему ее нет среди вас?
– Она перенесла серьезную операцию и пока не может присутствовать.
– Но я помог ей? Или наоборот? Вы должны мне сказать.
Потому что, если нет, то я надеюсь, что провалю все ваши тесты, и вы меня прикончите. Мне незачем жить, если я умею только убивать.
– Ты помог, Мик. Та, последняя пуля попала ей в голову.
Потому вы и слетели с дороги.
– Но крови-то никакой не было…
– Ты просто не разглядел в темноте. Твои руки и одежда – все было в крови. Но сейчас это не имеет значения. Пулю уже извлекли. Насколько мы можем судить, мозг не поврежден. Хотя это и удивительно. Она должна была умереть.
– Значит, я ей все-таки помог.
– Да. Но мы не понимаем как. Знаешь, есть много всяких историй про исцеления. Самовнушение, мануальная терапия. Может быть, ты сделал что-то в этом же духе, когда накрыл ее своим полем. Мы еще многого, не знаем. Нам, например, не понятно, как крошечные сигналы в биоэлектрической системе могут влиять на кого-то за сотни миль, однако они позвали тебя, и ты явился. Нам нужно изучить тебя, Мик. У нас никогда не было объекта с такими сильными способностями. И, может быть, все эти исцеления в Новом Завете…
– Я не хочу слышать ни про какие Заветы. Я уже наслушался от папаши Лема больше, чем надо.
– Ты поможешь нам, Мик?
– Каким образом?
– Ты позволишь нам изучать тебя?
– Валяйте.
– Но, возможно, изучения одной только твоей способности исцелять будет недостаточно.
– Я не собираюсь никого убивать ради ваших опытов. Если вы будете заставлять меня, я сначала поубиваю вас, и тогда вам придется прикончить меня – просто чтобы спастись, понятно?
– Успокойся, Мик. Не заводись. Времени, чтобы все обдумать, у нас достаточно. Мы рады, что ты не хочешь никого убивать. Если бы это доставляло тебе удовольствие или ты не научился сдерживаться и продолжал убивать всех, кто тебя разозлит, тебе вряд ли удалось бы дожить до семнадцати лет. Да, мы ученые – вернее, мы пытаемся понять явление и изучить его настолько, чтобы добиться права называться учеными. Но прежде всего мы просто люди, и идет война, в которой дети вроде тебя – оружие. Если им когда-нибудь удастся заполучить такого же, как ты, этот человек сможет найти нас и уничтожить. Именно для этого ты им и был нужен.
– Верно. Папаша Лем так и говорил, только я не помню, упоминал ли уже об этом. Он говорил: дети Израиля, мол, должны убить всех мужчин, женщин и детей в Канаане, чтобы очистить землю для детей Божьих.
– Вот-вот, из-за этого наша часть семейства и откололась.
Мы решили, что уничтожение человечества и замена его бандой убийц и обезумевших от кровосмешения религиозных фанатиков нас не очень-то привлекают. Последние двадцать лет им не удавалось заполучить кого-нибудь вроде тебя, потому что мы убивали всех детей, обладавших слишком сильными способностями, – тех, кого они боялись растить сами и помещали в приюты.
– Кроме меня.
– Это война, Мик. Нам тоже не нравится убивать детей.
Но это все равно, что разбомбить город, где твои враги готовят секретное оружие. Жизнь нескольких детей… Нет, не буду лгать. У нас самих из-за этого чуть не произошел раскол. Оставить тебя в живых было очень рискованно. Я каждый раз голосовал против. И я даже не прошу у тебя за это прощения, Мик. Теперь, когда ты знаешь, что представляют собой наши враги, и сам решил уйти от них, я рад, что оказался в меньшинстве. Но ведь могло произойти все, что угодно.
– Теперь они не станут помещать детей в приюты. На это у них ума хватит.
– Но теперь у нас есть ты. Может быть, мы научимся блокировать их влияние. Или лечить людей, которые могут пострадать от детей. Или выявлять «искры», как ты это называешь, на расстоянии. Теперь все возможно. Но когда-нибудь в будущем, Мик, может случиться, что ты окажешься нашим единственным оружием.
– Я не хочу этого.
– Понимаю.
– А вы хотели меня убить?
– Я хотел защитить от тебя людей. Так казалось надежней, Мик. И я чертовски рад, что все вышло по-иному.
– Не знаю, верить вам или нет, мистер Кайзер. Вы слишком ловко притворяетесь. Я-то думал, вы хорошо ко мне относитесь просто потому, что вы славный старикан.
– Так оно и есть, Мик. Он действительно славный старикан. И очень ловкий притвора. Для человека, присматривающего за тобой, нужны были оба эти качества.
– Но теперь-то все кончено?
– Что кончено?
– Вы больше не собираетесь меня убивать?
– Все зависит от тебя, Мик. Если ты когда-нибудь начнешь злиться на нас или убивать людей, которые не имеют к этой войне никакого отношения…
– Не начну!
– Но помни, Мик: если это случится, убить тебя никогда не поздно.
– Я могу ее увидеть?
– Кого?
– Ту леди из Роанока! И скажете вы мне, наконец, как ее зовут?!
– Ладно, сейчас идем. Она сама тебе скажет.
