– Потому что мне не безразлична человеческая жизнь. Они еще дети, а как уродлив и убог их мир!
– Постой, постой! Как ты можешь говорить, что их мир
– Конечно, – подтвердил я, и дон Хуан спросил:
– Почему?
Я объяснил: по сравнению с миром маленьких чистильщиков мой мир гораздо разнообразней, он открывает бессчетные возможности для удовлетворения моих потребностей и личного развития.
Дон Хуан рассмеялся и сказал, что я, видно, говорю не подумав. Откуда мне известно, богат или феден мир этих ребят и какие у них возможности?
Мне показалось, что дон Хуан просто дразнит меня. Я был искренне убежден: у мальчишек нет никаких шансов на развитие.
Я продолжал настаивать на своем, пока.старик не спросил в лоб:
– Не ты ли когда-то говорил, что самое большое достижение – стать человеком знания?
Я и впрямь так говорил и повторил, что стать человеком знания – величайшее духовное достижение.
– Ты полагаешь, что твой богатый и разнообразный мир поможет тебе стать человеком знания? – с сарказмом спросил дон Хуан.
Я ничего не ответил. Тогда он сформулировал свой вопрос по-другому, как часто делал я сам, когда мне казалось, что дон Хуан плохо меня понимает.
– Говоря иначе, – сказал он, улыбаясь и наверняка догадываясь, что я заподозрил подвох, – способны ли твоя свобода и твои возможности сделать тебя человеком знания?
– Нет, – ответил я.
– Тогда почему тебе жаль мальчишек? Любой из них может стать человеком знания. Все люди знания, с которыми я знаком, когда-то были такими же оборванцами.
Мне стало не по себе. Я пожалел этих ребят не потому, что они живут впроголодь, а потому, что они, как мне показалось, обречены на духовную неполноценность. Выходит, все не так? Ведь любой из них
может достичь того, что я полагаю высшим достижением человеческого духа, – стать человеком знания. Следовательно, мое сострадание совершенно неуместно. Дон Хуан положил меня на обе лопатки.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я. – Но разве не естественно – стремиться помочь своим ближним?
– А как, по-твоему, им можно помочь?
– Ну, облегчить их участь, изменить их. Ты ведь и сам этим занимаешься.
– Нет, этим я не занимаюсь. Я не знаю, что можно изменить в моих ближних и зачем это делать.
– Дон Хуан, а как же я? Разве ты учишь меня не для того, чтобы я изменился?
– Нет, не для этого. Возможно, ты станешь человеком знания – этого нельзя знать наперед, – но и тогда ты не изменишься. Если когда-нибудь ты научишься
– А что значит видеть людей?
– Когда
– Из волокон света?
– Да. Вроде белой паутины. Очень тонкие нити, струящиеся от головы к пупку и обратно. Человек похож на яйцо из подвижных световых нитей. Его руки и ноги – пучки лучей.
– И так выглядит любой?
– Да. И еще: человек тесно связан со всем, что его окружает, но касается окружающих вещей не руками, а длинными волокнами, исходящими из живота. Волокна поддерживают человека в равновесии, придают устойчивость. Когда-нибудь ты
2
Моя поездка к дону Хуану оказалась началом нового цикла обучения. Мы легко вернулись к прежним отношениям. Меня привлекали его артистизм и чувство юмора; он был терпелив со мной. Я понял, что должен бывать у него чаще – не видеть дона Хуана стало для меня наказанием. К тому же у меня накопилось много вопросов.
Закончив свою книгу, я заново просмотрел полевые записи. Я не использовал массу материала, так как меня интересовали в первую очередь необычные состояния сознания. Перечитывая записи, я пришел к выводу, что искусный колдун может ввести своего ученика в определенный диапазон восприятия, манипулируя «настройкой группы». Я исходил из предположения, что для управления восприятием необходим особый «настройщик». Чтобы проверить это предположение, я избрал митоту – сходку колдунов, на которой принимают пейотль. Участники митоты единодушны относительно происходящего с ними, хотя не обмениваются ни словами, ни жестами. Я решил, что они пользуются каким-то хитрым кодом. Для объяснения кода и манипуляций я разработал сложную теорию и хотел узнать мнение о ней дона Хуана.
По пути к дону Хуану не случилось ничего примечательного. Температура в пустыне перевалила за сорок, было очень душно. К вечеру жара спала, а когда я подъехал к дому дона Хуана, подул прохладный ветерок. Я почти не устал, и мы уселись в комнате поговорить. Я чувствовал приятную слабость и умиротворение. Разговор продолжался долго, но его можно было не записывать: серьезные темы я старался не затрагивать. Мы говорили о погоде, о видах на урожай, о внуке дона Хуана, об индейцах-яки, о мексиканском правительстве. Я признался, что очень люблю поговорить в сумерках. Дон Хуан ответил, что в этом проявляется моя болтливая сущность. Говорить в сумерках, сказал он, нравится мне потому, что ничем другим в это время я заниматься не способен. Я возразил, что наслаждаюсь не только процессом разговора, но и покоем и теплом окружающей темноты. Дон Хуан спросил, что я делаю дома, когда стемнеет.
– Зажигаю свет или иду бродить по улицам, пока не захочется спать.
– Вот так раз! – удивился дон Хуан. – А я думал, ты научился пользоваться темнотой.
– Какая от нее польза? – спросил я.
– Сумерки, – ответил дон Хуан, – лучшее время для того, чтобы
Слово
Наутро я безо всяких предисловий сообщил дону Хуану, что разработал теорию, объясняющую все, что происходит во время митоты. Я достал записи и стал излагать свои соображения. Дон Хуан внимательно слушал.
Мне кажется, говорил я, что для создания одинаковой «настройки» участников митоты необходим тайный настройщик. Люди собираются на митоту, предвкушая появление Мескалито, который преподаст им