Валентин Катаев
Кубик
Неужели этот мальчик тоже я?…
В один прекрасный день ему стало казаться, что в городе орудует преступная шайка.
Кое-где на стенах появились буквы OB. Что они обозначают? Не Оля же, в самом деле, какая-нибудь Васильева и не Осип же, в самом деле, какой-нибудь Вайнштейн! Зачем бы им понадобилось шляться по всему городу, по окраинам, по воровским трущобам, за вокзалом, в приморских переулках, на кладбищах, всюду на заборах царапая свои инициалы?
Нет, нет!…
Что-то опасное и в то же время притягательное было в этих то больших, то маленьких буквах OB, какой-то тайный смысл. Они были совсем не то что, например, общеизвестные черные буквы ПК на красной железной табличке в нижнем фойе городского театра возле плоского стеклянного ящика с брезентовым пожарным шлангом с длинным коническим наконечником из ярко начищенной красной меди, снабженным лопаточкой, которая придавала трескучей водяной струе форму широкого пальмового листа.
Она – эта табличка – принадлежала к семейству пожарных орудий, таких, как широкий брезентовый пояс с кольцом, асбестовая несгораемая рубаха, топорик, багор, раздвижная лестница, медная каска, в которой в час беды, под звон ночного набата, отражался огненный хвост летящего факела.
Буквы ПК обозначали не что иное, как пожарный кран.
OB – были нечто совсем, совсем другое.
Преступников следовало обезвредить, упрятав в тюрьму Синг-Синг, главаря посадить на электрический стул, а сокровища забрать себе. Но необходимо действовать крайне осторожно, чтобы не спугнуть голубчиков, распутывать клубок не торопясь, ярд за ярдом, пока все нити не будут в руках, в противном случае негодяи могут убить его отравленным кинжалом негуса в спину или покончить с ним выстрелом из бесшумного духового ружья, а труп выбросить в Темзу.
Он видел даже высокий решетчатый мост и желтую луну в ярко-синем лондонском небе над Темзой, куда падало его бедное тело.
Весь погруженный в эти мысли, стиснув зубы, наморщив лоб и сжав кулаки, с безумными глазами, мальчик дошел до угла и вдруг увидел новую девочку, сразу же удивившую его своим бедным клетчатым платьем.
Вы заметили, что удивление – первый шаг к любви?
Ее выгоревшие, стриженые волосы торчали во все стороны из-под ядовито-зеленой, почти синей гребенки из числа тех круглых кухаркиных гребенок, которые, будучи неряшливо положены на чугунную доску кухонной плиты, вдруг покрываются черными язвами ожогов и, прежде чем вспыхнуть, наполняют всю квартиру клубами удушливого, непрозрачно-белого дыма, нестерпимым, пронзительным запахом горящего целлулоида.
У нее были кошачьи глаза цвета еще не вполне зрелого крыжовника; она была прекрасна, как ни одна девочка в мире; у нее были бедные шерстяные чулки на клетчатых подвязках с металлическими пристежками.
Надувшись от смущения и засунув руки в карманы, причем его животик и короткая нагнувшаяся шея сразу же сделали его чем-то отдаленно похожим на кузнечика, мальчик повернулся к девочке боком, как бы собираясь в случае чего подраться, и спросил:
– Девочка, хочешь со мной играть?
Она окинула его презрительным взглядом и сказала:
– Мурло. Мальчик опешил.
– Сама мурло, – немного подумав, ответил он и стал еще более похожим на кузнечика, собирающегося прыгнуть.
Но тут наверху отворилась форточка и женский голос позвал:
– Саня, иди заниматься.
И девочка исчезла.
Неужели этот мальчик тоже я? Если и не вполне, то, во всяком случае, отчасти. Не исключено, что это все тот же милый моему сердцу Пчелкин, только совсем маленький, лет восьми.
– А это видела? – спросил в следующий раз он, или я, похлопывая себя по мелкому карману штанов, откуда выглядывал кончик рогатки. – Знаешь, как бьет?
– А как? – спросила она.
– Навылет!
– Смотря через чего, – заметила она.
– Через чего хочешь, – хвастливо сказал мальчик.
– А через доску? – спросила она.
– Через доску не, – честно ответил он.
– А через фанерку? – продолжала допытываться она.
– Через фанерку тоже не, – выдавил из себя мальчик, вдруг потерявший способность врать перед этой девочкой.
– Так через чего же?… – насмешливо спросила она.
– Через картонку – да. Хочешь, дам стрельнуть?
– Смотря чем.
– Кремушком.
– Тю! Нашел чем! Кремушком даже кицку не подобьешь.
– Зато голубя подобьешь.
– Голубя грех. Голубь – святой дух, – набожно сказала Санька и перекрестилась. _ За голубя бог накажет.
– За белого да, – сказал мальчик. – Белый, безусловно, святой дух. Его – грех. А дикаря не грех. За дикаря не накажет.
– Все равно. Дикарь тоже святой дух.
– А вот нет!
– А вот да!
– Много ты понимаешь в голубях.
– Во всяком случае, больше твоего.
– Спорим!
– Не хватало! И не стой передо мной, как лунатик. Ты мне уже надоел. Отлипни. Иди откуда пришел.
– Не твоя улица.
– А вот моя.
– Ты ее не купила. Улица общая. Хочу и стою.
– Ну и стой, если тебе так нравится на меня смотреть. Любуйся. Пожалуйста.
– Саня, иди делать арифметику, – послышался голос из форточки. – А ты, мальчик, ступай отсюда со своей рогаткой и не морочь девочке голову. Иди, иди…
