но и без того было понятно, что Николай Семенович имеет выходы в самые высокие федеральные сферы. А что до Бахвалова-младшего, то здесь связи тянулись не только вверх, но и вниз, то бишь в сферы криминальные. Словом, та еще была семейка.
Чернов, используя свои тайные и явные связи, все-таки умудрился договориться о встрече с областным сановником. Причем встречу ему назначили ни где- нибудь, а в загородном особняке Бахваловых. Подъехав в назначенное время к вышеназванному объекту, я пришел к выводу, что назвать простым таким словом «особняк» это сооружении, мало будет. Здесь более подходящим является слово «дворец». Чернов в ответ на мои научные изыскания только плечами пожал. Был он в это серенькое осеннее утро напряжен и отмобилизован, словно в одиночку собирался взять на рогатину медведя. Что касается меня, то я завелся. Уж больно страшной и несправедливой мне показалась судьба Евы и Всеволода Соколовских, и если я не в силах изменить прошлое, то, во всяком случае, сделаю от меня все зависящее в настоящем, чтобы люди виновные в их смерти, не дожили в спокойствии и довольстве до старости. Я не знаю, что это такое. Я не знаю, что нас гонит по следу. Меня, Чернова, Рыкова. Можно назвать это чувство азартом охотника, но вряд ли это будет правдой. Деньги здесь тоже особой роли не играют, хотя материальный стимул имеет место быть. В торжество закона ни я, ни Чернов не верим. Тогда что же движет нами? Жажда справедливости? Неужели справедливость стоит того, чтобы из-за нее подставлять лоб под пули? Да ведь никто, в сущности, не знает здесь, на Земле, что справедливо, а что нет. Во всяком случае, есть очень серьезные разночтения. Возможно, о справедливости больше знают выше. Но, к сожалению, я атеист по образованию, воспитанию, образу мыслей, и только иногда у меня появляется ощущение, что статистика знает далеко не все, а есть Некто, который знает гораздо больше.
Николай Семенович Бахвалов, что стало ясно мне по первому же брошенному на него взгляду, тоже был атеистом. А после недолгого обмена любезностями выяснилось, что мистицизм чужд ему настолько, что у нас есть шансы быть выброшенными из его дворца доблестными охранниками раньше, чем мы успеем изложить ему суть проблемы.
– Мне сказали, господин Чернов, что вы хотите поговорить со мной о химическом комбинате. Вы ведь юрист?
– Я действительно юрист, – подтвердил Чернов. – И возможно, мы с вами поговорим еще о комбинате. Но в данном случае меня интересует другое.
Вообще-то наша номенклатура в этой жизни боится только двух вещей: КГБ и партийного контроля. Но поскольку свершившаяся на просторах отечества буржуазная революция избавила их от этого почти иррационального страха, то легкое беспокойство у них может вызвать лишь снайпер, засевший на крыше соседнего дома. А здесь извольте видеть, какой-то там божественный огонь. Нельзя сказать, что господина Бахвалова никто и никогда не посылал на три буквы, но ведь прежде этот посыл никогда не таил в себе разрушительных последствий. И он никак не мог взять в толк, почему замена всего лишь одной буквы в известном выражении может привести к последствиям фатальным.
– Кто такой Кошелев, я вообще не знаю, – отяжелевшая от груза прожитых лет и накопленного жира физиономия заслуженного чиновника России стала багровой. – С Песковым знаком шапочно. Какого черта вам от меня надо?
Дальше прихожей нас с Черновым не пустили. Не того калибра мы были люди, чтобы ради нас накрывать банкетные столы. Но и в прихожей господина Бахвалова было на что посмотреть. Я во всяком случае до того увлекся разглядыванием мебели красного дерева и картин, кисти неизвестных художников, что едва не утерял нити разговора. К действительности меня вернули кабаньи глазки хозяина, которые уставились на меня если не с ненавистью, то во всяком случае, с возмущением. Бахвалов был толст, его мучила одышка, но в выражении его лица было нечто, напрочь отвергающее подозрения в душевной слабости или вялости характера. Мы имели дело с человеком битым, умеющим как держать удары, так и наносить их. Смутить такого человека трудно, а уж напугать тем более.
– Иными словами, – подал я свой голос, – вас, господин Бахвалов не волнует, что будет с вашим сыном в ближайшие дни. И вы отказываетесь от наших услуг?
– А разве вы мне предлагаете услуги? – гнев в кабаньих глазках сменился удивлением.
– Разумеется, – подтвердил Чернов. – Я улаживаю в частном порядке проблемы, возникающие у моих клиентов. Господин Веселов мне в этом помогает. Но если вас изложенная мною проблема не волнует, то мы вынуждены будем последовать примеру прокуратуры и прекратить расследование.
Кажется, до господина Бахвалова начала доходить суть происходящего, во всяком случае кровь отхлынула от его лица, и оно приняло более менее естественную окраску:
– Так вы подозреваете, что Пескова убили? Мне сын сказал, что это несчастный случай.
– Ваш сын либо ошибся, либо сознательно ввел вас в заблуждение. Десять лет назад на пустынной ночной улице три негодяя затащили в машину молодую женщину, изнасиловали ее, а потом убили. Женщину звали Евой Соколовской. А фамилии ее убийц вы знаете не хуже меня. Вы так же знаете фамилию человека, который своей немалой властью помешал прокуратуре расследовать это преступление, и знаете, почему он это сделал. Я думаю, что этому человеку грозит большая опасность.
– Вы что, шантажировать меня пришли? – в голосе Бахвалова прорезался начальственный рык.
– Бросьте, Николай Семенович, – поморщился Чернов. – При чем здесь шантаж. Это ведь вы наняли киллера, убившего Всеволода Соколовского?
– На вашем месте я бы покаялся, – дополнил я Виктора. – Если не в прокуратуре, то хотя бы в церкви. Народная мудрость ведь не даром гласит, что береженого Бог бережет. А на вас проклятье, Бахвалов, самое страшное из существующих на земле – проклятие Евы.
Несколько долгих мгновений хозяин смотрел на гостей совершенно безумными от ярости глазами. Видимо, он вообразил, что над ним издеваются. Это было верно лишь отчасти. Нам куда важнее было знать, причастен ли Бахвалов к убийству Всеволода Соколовского, и насколько он в курсе трагедии, случившейся с Евой. Из поведения видного чиновника, все более неадекватно реагирующего на действительность, становилось очевидным, что он причастен и в курсе. Никакого сочувствия во мне этот человек не вызывал, я вообще не люблю чиновников. И в этой своей нелюбви отнюдь не одинок. Однако я не хотел его смерти, хотя и считал, что этот человек заслуживает наказания. Все-таки тысячелетия социального прогресса не прошли даром для моей психики, и я куда менее непримирим, чем мои далекие предки.
– Идите к черту! – прорвало наконец Бахвалова. – Чтобы духу вашего здесь не было! Василий!
Мы не стали дожидаться, пока мордоворот Василий призовет на помощь своих коллег и покинули «гостеприимный» дворец сатрапа не то чтобы спешно, но, во всяком случае, без должной солидности, приличествующей уважающим себя джентльменам.
Рыков, выслушав наш пересказ о визите к видному чиновнику областной администрации, только головой покачал. По его мнению, нас ждали большие неприятности. Бахвалов славится на всю область крутым нравом и мстительностью. Однако на Чернова предостережения капитана особого впечатления не произвели. Что же касается меня, то попав из личных апартаментов сановного лица в кабинет милицейского опера, я пришел к неутешительному выводу, о слабости правоохранительной системы у нас в стране. Ибо сильная структура никогда не допустит, чтобы ее члены пусть и не столь высокого ранга, прозябали в откровенной нищете. Я даже не пытаюсь сравнивать кабинет Рыкова с дворцом Бахвалова, выстроенном, надо полагать, на краденные деньги, но обшарпанное помещение, которое занимал капитан вместе с двумя своими коллегами, сильно уступало даже не блещущему роскошью офису резидента Шварца.
– По нашим сведениям, Кошелев и Песков получили накануне смерти по письму. Вот одно из них, – Рыков достал из папки конверт и протянул Чернову. – Его нашли в кармане Кошелева. Кроме того нам удалось выяснить, что Песков буквально за два дня до смерти познакомился с девушкой. Во всяком случае, так утверждает его шофер. Никаких ее примет он не запомнил, кроме одной: девушка была брюнеткой.
В конверте была ничем не примечательная открытка с видом какого-то Петербургского здания, а самое интересное было на обороте. Впрочем, новой информации это интересное нам не принесло. Та же самая надпись, разве что «к» здесь читалось более отчетливо.
– Странно, что Кошелев не выбросил это послание, – вскольз заметил Чернов.
– Меня интересует другое, – вздохнул Рыков, получили ли подобные послания отец и сын Бахваловы?
– Если и получили, – отозвался Чернов, – то, вероятно, сочли неостроумным розыгрышем, а то и хулиганством. Не исключено так же, что бдительные секретарши просто выбросили открытки в мусорные корзины.
– Ладно, – поднялся со своего места Олег, – попробую поговорить еще раз с Синявиным. Должен же этот сухарь понять, что мы имеем дело с нестандартно мыслящими преступниками.
Однако Рыкинский оптимизм разбился о непробиваемую стену Синявинского скептицизма. И даже наше с Черновым посильное участие в неофициальной беседе опера со следователем прокуратуры никаких положительных результатов не принесло. Следователь Синявин, средних лет лысоватый шатен, замученный язвой желудка и многочисленным семейством, только морщился, выслушивая мистические откровения Олега.
– Не могу я реанимировать дело, давно уже сданное в архив, понимаешь, не могу. Нет для этого веских оснований. Собственно, вообще нет никаких оснований, кроме твоих фантазий, товарищ капитан. А то, что ты привлек к делу посторонних людей, очень тебя характеризует.
По слухам, Синявин был честнейшим человеком. Об этом, кстати, красноречиво свидетельствовал его обшарпанный на обшлагах пиджак. Но честность, это не синоним храбрости. И по Синявину это очень хорошо было видно. Не мог он вот так просто взять и возбудить дело против виднейшего в области чиновника, пусть тот хоть тридцать три раза виноват.
– Не моя это компетенция. Иди, в конце концов, к прокурору.
К прокурору Рыков, к слову, уже ходил, с той же степенью успеха и ответного понимания. Районный прокурор даже счел поведение капитана милиции скандальным и пригрозил пожаловаться начальству.
– Твой Курочкин туп как пробка, – наседал Рыков. – Но ты-то у нас умница. К твоему мнению он прислушается.
– Не соблазняй, Олег, – отбивался Синявин. – У меня семья, дети.
– А если Бахваловых постигнет та же участь, что и Пескова с Кошелевым?
– Вот тогда и откроем дело, – отрезал Синявин. – Все, мужики, у меня дела.
Известие о смерти Бахвалова-старшего мы получили в полдень следующего дня, когда я, по своему обыкновению, пришел в Черновский офис пить кофе. Звонил Олег Рыков. Голос капитана подрагивал, не знаю, от каких переполнявших его чувств, но уж точно не от горести. Пришлось нам откладывать ставшее уже почти традиционным кофепитие и отправляться на место происшествия. Именно происшествием, несчастным случаем, но никак не преступлением именовал случившееся упрямый следователь Синявин, который с привычно-измученным выражением лица осматривал местность. Смерть Бахвалова-старшего действительно выглядела случайной до нелепости. В кои веки человек оторвался от начальственного кресла и выехал на объект. И по какому-то роковому стечению обстоятельств этот объект находился неподалеку от высоковольтной линии. Как показали свидетели, провод то ли уже был оборван, то ли оборвался в момент, когда Бахвалов отправился к опоре. Как раз в этот момент все сопровождавшие высокопоставленного чиновника лица, включая охрану, смотрели почему-то в противоположную сторону. Что их привлекло в той стороне, опять никто не смог внятно объяснить. Умер Бахвалов практически мгновенно, а на его почерневший труп страшно было смотреть.
– Не могу понять, зачем он туда пошел, – покачал головой Синявин. – Это же тридцать метров в сторону.
