— Мы не слышим, — возмущенно ответил Сейнион Льюэртский, его сердце стремительно забилось.
— Посмотрите на него, — повторил Шон. — Он попал в ловушку. Не может даже пошевелиться! — Теперь кони забеспокоились под влиянием возбуждения всадников или чего-то другого, начали вскидывать головы.
— Разумеется, он может пошевелиться, — возразил священник, спрыгнул со своего коня и зашагал вперед, широкими шагами, как человек, привыкший к лесу, к ночи и к быстрому, решительному движению.
— Нет! — крикнул кто-то у него за спиной. — Мой господин, не надо…
Он не обратил внимания. Здесь души, которые нужно спасти и защитить. Это его дело. Он услышал крик совы, охотничий крик. Нормальный звук, естественный в ночном лесу. Это в порядке вещей. Люди страшатся неизвестного, а также темноты. Джад по сути своей — это свет, ответ демонам и призракам, убежище для детей бога.
Он быстро прочел молитву, вошел прямо в озеро, поднимая брызги на мелководье, и окликнул юного кадирца по имени. Мальчик даже не повернул головы. Сейнион подошел к нему и в темноте увидел, что рот Алуна аб Оуина широко открыт, словно он пытается заговорить — или закричать. У него перехватило дыхание.
А затем, к своему ужасу, он действительно услышал звуки музыки. Очень слабые, как показалось Сейниону, впереди и справа. Рожки, флейты, колокольчики — эти звуки плыли по зеркальной глади воды. Он посмотрел, но ничего там не увидел. Сейнион произнес имя святого Джада. Сделал знак диска и схватил повод коня эрлингов. Тот не шелохнулся.
Ему не хотелось, чтобы остальные видели, как он борется с животным. Их душам, их вере грозила опасность. Он поднял обе руки и стянул сына Оуина, который не сопротивлялся, с седла. Перебросил юношу через плечо и понес его, пошатываясь и поднимая брызги, чуть не падая, прочь из озера. Опустил на темную траву у края воды. Потом встал рядом с ним на колени, взялся за диск, висящий на груди, и начал молиться.
Через несколько секунд Алун аб Оуин заморгал. Затряс головой. Сделал вдох, потом закрыл глаза, расслабился. То, что видел Сейнион у него на лице, даже в темноте, надрывало сердце.
Все еще с закрытыми глазами, тихим голосом, совершенно лишенным интонации, принц произнес:
— Я видел его. Моего брата. Там были феи, и он был с ними.
— Ты его не видел, — проговорил Сейнион твердо. — Ты горюешь, дитя мое, и ты находишься в незнакомом месте, и ты только что убил человека, как я полагаю. Твой мозг затуманен. Это бывает, сын Оуина. Я знаю, это бывает. Мы стремимся к тем, кого потеряли, мы их видим… повсюду. Поверь мне, восход солнца и бог все для тебя исправят.
— Я его видел, — повторил Алун.
Без нажима, спокойно, что тревожило больше, чем жар или настойчивость. Он открыл глаза и посмотрел вверх на Сейниона.
— Ты знаешь, что это ересь, парень. Я не хочу…
— Я его видел.
Сейнион оглянулся через плечо. Другие остались на месте, наблюдали. Они стояли слишком далеко, чтобы слышать. Озеро было гладким, как стекло. Никакого ветра на поляне. Ничего, что можно было бы принять за музыку. Наверное, ему и самому она послышалась; он никогда бы не стал утверждать, что на него не действуют такие странные места, как это. И у него были собственные воспоминания, которые он изо всех сил гнал от себя, всегда, о… другом таком же месте. Он сознавал могущество иных сил, груз прошлого. Ему свойственно ошибаться, всегда было свойственно, он стремился быть добродетельным, служить своему народу и богу в такое время, когда это очень трудно.
Он снова услышал крик совы; теперь на дальнем конце озера. Сейнион поднял глаза, увидел звезды над головой в чаше неба среди деревьев.
Конь эрлингов тряхнул головой, громко фыркнул и смирно вышел из воды сам. Нагнул голову, чтобы пощипать черной травы рядом с ними. Сейнион мгновение смотрел на него, воплощение обыкновенности. Потом снова перевел взгляд на мальчика и глубоко вздохнул.
— Пойдем, парень, — сказал он. — Помолишься вместе со мной в церкви Брина?
— Конечно, — ответил Алун аб Оуин слишком спокойно. Он сел, затем встал без посторонней помощи. Потом пошел прямиком обратно в озеро.
Сейнион поднял было руку в знак протеста, потом увидел, как мальчик нагнулся и достал из мелкой воды меч. И вышел из озера.
— Знаешь, они ушли, — объяснил он.
Они вернулись к остальным, ведя за собой коня эрлингов. Двое из людей Брина сделали знак солнечного диска, когда они подошли, настороженно глядя на сына кадирского короля. Гриффит ап Луд спрыгнул с коня и обнял кузена. Алун быстро обнял его в ответ. Сейнион наблюдал за ним, сдвинув брови.
— Эти двое кадирцев вернутся со мной в Бринфелл, — сказал он.
— Один из эрлингов удрал от меня, — сказал Алун, глядя на Шона. — Тот, который с луком. Ивар.
— Мы его поймаем, — спокойно ответил Шон.
— Он поскакал на юг, вокруг озера, — показал сын Оуина. — Вероятно, потом свернет опять на запад. — Он казался спокойным, даже хладнокровным. Слишком спокойным. Кузен плакал. Алун — нет. Сейнион ощутил укол страха.
— Мы его поймаем, — повторил Шон и поехал прочь, огибая озеро по широкой дуге. Его люди последовали за ним.
Уверенность может быть ошибочной, даже когда для нее есть веские основания. Стрелка не поймали: хороший конь и темнота помогли Ивару скрыться. Несколько дней спустя в Бринфелл пришло известие о двух убитых: старике и юной девушке. И мужчине и девушке Ивар устроил казнь кровавого орла, что было чудовищно. И никто не нашел места, где стояли корабли эрлингов. Один Джад мог знать это место, но он не всегда сообщает о таких вещах своим смертным детям, которые делают все, что в их силах, ради служения ему в темном и жестоком мире.
Глава 4
Рианнон знала с самого детства (от которого не так уж далеко ушла), что ее отец добился высокого положения не с помощью хитрости и лести. Брин ап Хиул достиг власти и славы, убивая людей: англсинов и эрлингов и нередко — людей из провинций Кадир и Льюэрт, во время долгих войн и коротких перемирий.
— Джад — сам воин, — резко отвечал он многочисленным священнослужителям, которые приходили в его дом и пытались смягчить сердце покрытого боевыми шрамами главы семейства Хиулов.
Тем не менее его дочь, что бы ей ни было известно из песен бардов и полуночных рассказов, никогда еще не видела, как убивает ее отец, до сегодняшней ночи. До того момента, когда он вонзил брошенный ему и пойманный меч глубоко в тело эрлинга, который пытался выторговать себе путь к свободе.
Она не испытала волнения при виде того, как умирает человек.
Это было неожиданно. Она открыла это в себе, видя, как меч Алуна аб Оуина в могучих руках отца обрушился на эрлинга. Она спросила себя, есть ли нечто плохое и даже неблагочестивое в том, что она не ужаснулась увиденному и услышанному: сдавленный, булькающий крик, поток крови, человек, рухнувший, как мешок.
