урожай.
— Чтобы выполнить норму, мне нужно больше, чем один спотыкающийся раб, — сказала женщина.
— Ты полагаешь, что твоя работа — спорить со мной? — рявкнул воин.
— Нет, — ответила она. — Я думала, назначать рабочих — это работа префекта.
— Префект сегодня занят. Или ты предпочитаешь выполнять норму одна?
Еще миг женщина продолжала вызывающе смотреть на воина, потом неохотно склонила голову:
— Нет. Зачем вы это со мной делаете?
— Я обращаюсь с тобой так же, как со всеми.
Она нахмурилась, но ничего не ответила. Вместо этого она сделала знак Энакину:
— Пошли, раб. Нам далеко идти.
Энакин пошел за женщиной, пытаясь восстановить контакт с Тахирай. Она была по-прежнему жива, это он мог сказать с уверенностью, но теперь она была дальше, чем звезды.
Так, словно она блокировала контакт.
— Как тебя зовут, раб? — спросила женщина. Это оказалось так неожиданно, что Энакин и в самом деле споткнулся.
— А?
— Я прошу прощения, но с чего это йуужань-вонгу захотелось пачкать свои уши именем раба?
— С чего это раб вообразил, будто дерзость может остаться безнаказанной? — ответила она.
— Меня зовут Бэйл Ларс, — сказал Энакин.
— Что с тобой, Бэйл Ларс? Я видела, ты чуть не упал. И этот грязнуля Вази тоже видел. Вот почему он послал тебя со мной, и теперь я не смогу выполнить свою норму.
— Он имеет что-то против тебя лично?
— Пуул. Ему свербит то, чего он никогда не получит против моей воли.
— Правда? А я подумал… — тут до него дошло, что он говорит, и он не закончил фразу.
Но женщина сделала это за него:
— Что ты подумал? Что я не откажу воину?
— Нет, вовсе не это, — сказал Энакин. — Я полагал… я думал, что для них, для остальных йуужань-вонгов, я имею в виду… ну, что вы, Опозоренные, не должны быть для них желанными.
— Мы не являемся желанными для нормальных, даже друг для друга. Но Вази ненормальный. Он любит слабых. Он может приказать Опозоренному сделать то, чего полноценный никогда не станет делать, и не захочет делать, и не захочет, чтобы это было сделано.
— Но он приказал тебе и ты не подчинилась?
— Он знает, что если он прикажет мне, я заставлю его убить меня. Поэтому он не стал мне приказывать. Он хочет, чтобы я пришла к нему. — она замолчала и сердито опустила взгляд. — И вообще, это не твое дело. Не забывай: что я для них — то же самое ты для меня. Однажды Йун-Шуно дарует мне избавление, и мое тело примет шрамы и имплантанты. Я стану полноценной, а ты навсегда останешься никем.
— Ты действительно в это веришь? — спросил Энакин. — Я так не думаю.
Она ударила его, довольно сильно. Когда он никак не отреагировал на боль, женщина задумчиво кивнула головой:
— Крепче, чем я думала. Может, мы и сумеем выполнить мою норму, — сказала она. — Если ты мне поможешь, я найду для тебя какую-нибудь награду.
— Я сделаю это исключительно для того, чтобы расстроить Вази, — ответил Энакин. — Хотя я могу и передумать, если ты будешь меня бить.
— Ты говоришь непристойности и не ждешь за это наказания?
— Я не знал, что это непристойно.
— Я слыхала, что вы, рабы — неверные, но даже неверные должны знать богов и их истины.
— Я думал, именно незнание и делает меня неверным, — сказал Энакин.
— Допускаю. Это глупо, и я раньше никогда не разговаривала с неверными, как сейчас, — она замялась. — Это… интересно. Может быть, пока мы работаем, мы можем скоротать время. Ты можешь рассказать мне о своей планете. Но придержи язык — может, я и Опозоренная, но я не опустилась в своем позоре.
— Это дело, — сказал Энакин. — Ты скажешь мне свое имя?
— Меня зовут Ууну.
Она показала рукой на низкую коралловую стену:
— Мы уже возле самого поля светляков. Они прямо за стеной.
— Что такое светляк?
— Еще момент, и ты увидишь. Вернее, услышишь.
— Услышу?
Но в тот же миг он действительно услышал — слабое гудящее бормотание, похожее на голоса маленьких животных. При этом оно не исходило из Силы, совершенно точно. Оно не давало знакомого ощущения глубины. Это было больше похоже на статический комлинк в голове.
Они обогнули стену. За ней обнаружилось поле, распаханное концентрическими кольцеобразными гребнями. На гребнях с интервалом где-то в метр росли растения, напоминавшие пучки коротких толстых зеленых ножей. Из центрального куста расло два, три или четыре коротких стебля, и на конце каждого стебля виднелось что-то наподобие кроваво-красного цветка из нитей. Цветки были размером с кулак, и именно от них, казалось, шел телепатический шепот.
— Что это такое?
— Приступай к работе. Я расскажу о них позже, когда увижу, что мы приближаемся к нашей норме.
— Что я должен делать?
— Ты будешь идти за мной. Я буду обрывать ворсинки с цветков — вот так.
Она принялась чуть ли не ласково срывать красные нитевидные лепестки, пока не осталась одна лишь желтоватая луковица.
— Это их настраивает. Как только это будет сделано, ты должен будешь сорвать его. Это сложнее. Вот, держи, пожалуйста.
Ууну достала из кармана своего одеяния что-то кривое и черное.
— Надень это на большой палец.
Энакин посмотрел на «это». Оно напоминало шпору длиной около восьми сантиметров. На вид инструмент был очень острым. Внутри он оказался полым, и когда Энакин сунул туда палец, то сразу вздрогнул, почувствовав, как множество зубов впилось в тело.
— Она живая, — пробормотал он.
— Конечно, живая. Кто же станет пользоваться мертвой… — она вдруг нахмурилась. — Я разве не сказала тебе не говорить такого?
— Я не сказал ничего дурного, — возразил Энакин.
— Нет, ты подумал об этом и заставил мой мозг делать грязную работу. Прекрати это.
Энакин поднес к глазам палец с насаженной на него шпорой.
— Не задирай нос, — сказала Ууну. — Это не настоящий имплантант. Даже я могу носить такой некоторое время, пока не начнется реакция. Это лишь на короткое время. Если же тебе в голову взбредет какая-то нерабская мысль… — она вдруг на удивление сильно схватила его за запястье и ударила ладонью по острому острию шпоры.
Шпора тут же обвисла.
— Ты можешь зарезать ею другого раба, — тихо сказала Ууну. — Я слышала, что такое делается для развлечения охраны. Но йуужань-вонга ты таким инструментом не зарежешь.
— Для этого нужно ключевое слово.
— Хорошо. Ты учишься. Итак, ты берешь свою шпору и протыкаешь сверху оболочку светляка. Приступай.
