Несколько безделок для мальчугана, кой-какие побрякушки для сестрицы да кое-что ценою в фартинг для тебя, Анри. Купил по случаю и по дешевке в Олбани, где живет голландец с тяжеленными кулачищами. А вот и первый пакет, подписанный грамотеем, который продал мне свой товар. Так-так… чепец, гофрированный воротник, шемизетка и рулон кружев по пяти шиллингов за ярд. И кому же здесь могут пригодиться все эти глупости, как не…
И под радостные восклицания сестры он бросил ей сверток. Горя нетерпением, Катерина едва успела раскрыть его, а Хепсиба уже с притворным недоумением разглядывал при сиянии свечей красную шелковую юбку. Пораженная Катерина шумно глотнула воздух и вскочила на ноги. Хепсиба заранее во всех деталях продумал свой сюрприз, и на столе друг за дружкой появились белый капор, черный капор, еще три юбки: одна — из тончайшей алой ткани с черными кружевами, вторая — из разноцветной плотной ткани с игольными кружевами и третья — из черного шелка на пепельно-серой подкладке. Катерина замерла, не в силах отвести взгляд от всех этих сокровищ, достойных королевы, а брат прибавил к ним пару корсетов для тончайшей талии в восемнадцать дюймов и высыпал на них такое множество кружевных рукавчиков, воротничков, брыжей и шейных платков, что она на мгновение зажмурила, затем широко раскрыла глаза, словно опасаясь какого-нибудь хитрого подвоха.
— Матерь Божия! — наконец воскликнула Катерина. — И все эти восхитительные вещи для меня?
— Ну, разумеется, нет, — ледяным тоном ответил Хепсиба. — Корсеты для Джимса, алая юбка с кружевами — для Анри, чтобы по воскресеньям ходить в ней в церковь.
Но Катерина если и слышала шутку брата, то не обратила на нее внимания. Ее тонкие пальцы быстро перебирали подарки, с нежностью задерживаясь то на одном, то на другом, пока Анри не забыл о своей трубке, а Джимс не встал с места, чтобы получше разглядеть взволнованное лицо матери.
— Должно быть, они стоят целое состояние! — Держа в руках алую с черными кружевами юбку, Катерина подняла глаза на улыбающегося брата. — Вот эта, например…
— Два фунта пятнадцать шиллингов, — сказал Хепсиба, еще шире открывая мешок и проворно орудуя в нем руками. — Но кое-какие мелочи, вроде вот этой, ma cherry6, стоят подороже, — добавил он, пытаясь хоть что-нибудь произнести по- французски. — Капор, притом лучший в Олбани, — четыре фунта десять шиллингов. А вот полрулона тканного золотой нитью муслина — по восемнадцать шиллингов за ярд. Вот немного люстрина по двенадцать шиллингов. Набивной ситец по шесть шиллингов три пенса, дюрант по три шиллинга шесть пенсов. В общем, как клялся грамотей, продавший мне свое добро, материи вполне хватит, чтобы соорудить наряды и всякие там украшения для самой что ни на есть капризной франтихи в здешних краях. А к ним у меня есть еще и воротники, и наколки, и нитки, и пуговицы, и ленты, и даже четыре пары самых легких туфелек, какие только видывали на Гудзоне.
Хепсиба широким жестом выложил на стол все эти вещи, с довольным видом крякнул и ненадолго прервался, чтобы набить трубку. От нетерпения сердце у Джимса едва не выскакивало из груди, и, когда узловатые руки дядюшки Хепсибы снова погрузились в мешок, мальчику показалось, что удары его слышны во всей комнате. Церемония вручения подарков повторялась из года в год. Первой шла мать, затем он сам и, наконец, отец, который ожидал своей очереди, молча наблюдая за происходящим. Но на этот раз Хепсиба решил изменить заведенный порядок и, вынув из глубин мешка довольно объемистый пакет, передал его отцу Джимса.
— Три трубки — из лучших, какие мне доводилось видеть, — объявил он. — Одна сделана в Голландии, вторая — в Лондоне, третья — в Америке. К ним пять фунтов виргинского табака, а в придачу шляпа, куртка и пара сапог, в которых не зазорно отправиться на любую swoirree7 по эту сторону моря. Ну как?
И он отошел от мешка, как будто его содержимое иссякло и на долю Джимса ничего не осталось.
Джимсу казалось, что дядюшка целую вечность держал его в этой уверенности. Но вот нарочито медленно, отчего беспокойство Джимса еще более возросло, Хепсиба Адаме вновь подошел к своему мешку.
Ни один из троих зрителей, наблюдавших за ним, ни за что бы не догадался, что в ту минуту сама судьба направляла руку Хепсибы, избрав его своим орудием, которое с роковой неотвратимостью должно было изменить течение многих жизней, низвергнуть на землю не в меру вознесшихся и вознести на невиданную высоту униженных, дать волю сдерживаемым страстям, ненависти, любви, породить трагедии и радости, рассказ о которых вы найдете в этой скромной хронике человеческой жизни.
Мгновенное озарение… проворное движение руки… сверток, предназначавшийся Катерине, падает в мешок, и… Хепсиба изменил, перевернул мир. Именно такие ничтожные случайности вершат порою судьбы самых могущественных людей. Со дна осевшего мешка снова извлек Хепсиба этот сверток и, повернувшись к взволнованному Джимсу, который смотрел на него во все глаза, принялся разворачивать его.
— Джимси, — начал он, — если память не водит меня за нос, ты родился в самый холодный январский день, какой я испытал на своей шкуре. Значит, сегодня вечером тебе исполняется ровно двенадцать лет и четыре месяца, и если ты хорошенько посчитаешь, то выйдет, что всего три года и восемь месяцев отделяют тебя от того дня, когда ты станешь мужчиной. По закону с этого дня ты станешь полноправным подданным своего короля и сможешь взять жизнь со всем ее богатством в собственные руки. До тех пор, пока ты будешь честен и достоин этой жизни, ты сможешь смело смотреть в глаза самому строгому судье в Колониях и в Новой Франции. Другими словами, Джимси, меньше чем через каких-то четыре года ты станешь совсем взрослым8.
Завершив свою вступительную речь, Хепсиба кончил разворачивать пакет и явил мерцающему свету свечей отрез бархата, краше которого Катерина еще никогда не видывала. Это было, несомненно, прекраснейшее из привезенных им сокровищ — ткань несравненной красоты, малиновое чудо, чарующее взгляд какой-то особой теплотой, настолько богатое тонами и оттенками, что казалось живым. Джимс ни секунды не сомневался, что это еще один подарок для матери. Как же удивился мальчик и поразилась Катерина, когда Хепсиба бросил материал на руки племянника.
— Мадемуазель Марии-Антуанетте Тонтер от ее преданного поклонника Даньела Джеймса Булэна, — провозгласил он. — Не красней, Джимси. От двенадцати и десяти недалеко до шестнадцати и четырнадцати, когда вы станете мужчиной и женщиной, и если дочери сеньора суждено счастье, то она встретит его в тот день, когда станет женой младшего из клана Адамсов. На надписи указано, откуда эта материя и какова ее цена. Кроме того, я принес тебе нанки на штаны и платье, четыре рубашки, треуголку с черной лентой, шесть носовых платков, складной нож, две пары саржевых панталон, столько же новых башмаков и вот это… — И из окончательно опустевшего мешка Хепсиба вытащил красивый длинноствольный пистолет. С глазами, сияющими гордостью, он расхваливал достоинства оружия, нежно поглаживая его в свете свечей.
— Пока ты жив, Джимси, — сказал он, — не расставайся с этим пистолетом. Как видишь, он не совсем нов, но список его славных побед длиннее, чем моя рука. Когда-нибудь я тебя познакомлю с ним. Он бьет насмерть, малыш, верно и надежно с расстояния до ста шагов. — И Хепсиба вручил оружие Джимсу.
В глазах Катерины мелькнуло недовольство.
— Очень мило, Хепсиба, что ты принес бархат для Туанетты, но твой последний подарок мне вовсе не по душе, — сказала она. — Пистолет наводит на мысли о схватках и сражениях, о людях, убивающих людей. Мы живем в мирном краю, и, чтобы обеспечить себя мясом, нам вполне достаточно винтовки да лука со стрелами. По-моему, пистолет не лучшее, что ты мог придумать для Джимси!
Пока Катерина с такой уверенностью говорила о мире, по лицу Хепсибы пробежала тень, но он рассмеялся и стал убеждать сестру, что не пройдет и недели, как она будет так же гордиться меткостью своего мальчика, как сейчас страшится влияния пистолета на его будущее.
Через час, отправляясь спать в свою каморку на чердаке, Джимс думал вовсе не о пистолете и меткой стрельбе, а о красном бархате, который, прежде чем задуть свечу и лечь в постель, он положил рядом с подушкой. Теперь сердце его билось не так быстро, как когда он сидел за столом с родителями и дядей, но возбуждение только возросло.
