газетами. А через пятнадцать дней местечко уже будет занято и придется искать новое.
— Фамилия, имя, отчество?
— Крылов Анатолий Сергеевич.
Пока сержант проверял Крылова по ЦАБу, тот тяжело вздыхал и, охая, вспоминал телефон Кивинова в надежде, что тот сможет отмазать его от «суток», как уже делал несколько раз до этого. Наконец драгоценный номер высветил-ся в мозгу, и Толик, прокашлявшись керосиновым перегаром, обратился к сержанту:
— Слушай, начальник. Ты позвонить не можешь? Вот телефон. Спроси Кивинова. Пожалуйста. Он в 85-м работает, опером. Сделай, а?
Помдеж был человеком многоопытным, и посему, взглянув с усмешкой на Крылова, он набрал номер.
— В Москве твой Кивинов, — сказал он, услышав ответ.
— О, черт! Не везет. Слушай, может, отпустишь, а? Я больше не буду.
— Не, батя, не могу, В суде проси, может, там поймут, хотя сегодня строгий судья дежурит, так что поедешь на Каляева, как пить дать.
В камере, куда определили Крылова, сидело еще пять человек, не сильно отличавшихся от Толика внешним видом. Крылов занял свободные нары и, не снимая своих левых кроссовок, завалился спать. Наверно, благодаря именно этим левым кроссовкам и окладистой бороде Крылова судья сжалился и дал Толику всего пять суток ареста.
— Эй, батя, вставай, ужин принесли, — раздался над ним чей-то голос пару часов спустя.
Административно задержанные потянулись к окошку. Крылов взял миску с ложкой и вернулся на нары.
— Опять эта бурда, что мы, собаки? — проворчал мужик лет тридцати, отличающийся от других некоторой строгостью в одежде и выражением лица. Вероятно, он попал на «сутки» за то, что избил жену или тещу. Было видно, что мужик никак не может свыкнуться с тем, что его вырвали из привычной среды обитания и посадили в компанию каких-то бродяг.
— Что ты жалуешься, жратва как жратва. Макароны по-флотски. Я бы вообще отсюда не выходил — крыша есть, харч есть, а больше ничего и не надо.
Мужик, жаловавшийся на еду, понюхал содержимое миски и отставил ее в сторону.
— Не могу больше. Хочешь, жри эту отраву.
— Давай, всяко лучше собачатины.
— Тьфу-ты, — поперхнулся Крылов, — нашел тему. Ты что, собак, что ли, жрешь?
— И не только, еще голубей и кошек. Ха-ха. Главное — привычка. Зато бесплатно.
Мужик активно заработал челюстями.
— Не обращай внимания, — шепнул один из сидевших Крылову. — Он чокнутый, вот и плетет всякую ерунду — то людей кто-то жрет, то он — собак.
— И вовсе не ерунда это, — обиделся услыхавший слова сокамерника собачатник. — Собак меня на зоне жрать научили, мясо как мясо. Ее, главное, заманить ласково, погладить, она за тобой и побежит.
— Ты как, породистых ешь или дворняг тоже?
— Какая побежит. Иногда и красивые попадаются. А что? Черные из них шашлыки делают, люди кушают и что, умер кто? Никто, даже разницы не замечают.
— Ага, а люди потом объявления вешают: «Пропал спаниель, окрас рыжий, ухо белое, нашедшему гарантируется вознаграждение».
— Надо следить за своими спаниелями. У них на морде не написано, чей он.
— А людей кто жрет? Тоже ты? — поинтересовался Крылов.
— Расскажи, расскажи, еще разок посмеемся, — загоготали сидевшие на нарах.
— Да ну вас. Можно подумать, приснилось мне все это. С голодухи. Слышь, мужик, — обратился собачатник к Толе. — Знаешь, где квартира у меня? Даже не квартира, а домик личный? За кладбищем этим, как его, ну, в Автово. А, да, за Красненьким. Там парк раньше был, потом вырубили его, теперь пустырь, помойка, короче. От парка один домик детский остался да песочница. Там я и обитаю. Крышу железом обил, чтобы не текла, ну, и летом ночую. Нормально. Главное, не сыро. Речка, обратно, рядом, умыться там, рыбку словить, эх-ма. И все бесплатно, рай. В общем, мать честная, пришел я тогда, как всегда, часиков в десять. Уже темно было. Только лег, вдруг свет какая-то падла зажгла. У меня в домике электричества нет, на помойке, вроде, тоже. Специально для меня никто не проводил. Я — в окошко. Смотрю, на дороге машина стоит, «Жигуль», знаешь, эта, «зубило». Там дорога, грунтовка, для грузовиков, щебенку у реки берут иногда. Глянь, из «тачки» два мужика вылезли, а за собой третьего тащат. Я сначала решил, корешка пьяного на воздух вытащили, проветриться. Поблевать.
— А, может, не мужик это был, а полено? — засмеялся семьянин.
— Ну что вы, бляха? Сам ты полено. Поленьев в куртке и ботинках не бывает, разве что Буратино. Короче, один из мужиков снова в машину — шасть и топор вытащил, потом они под мышки этого третьего хватают — ив камыши, к речке. Я аж присвистнул — ну, точно, жрать. Фары загасили и потащили. Во как!
Все в камере засмеялись.
— Ну что вы ржете? — обиделся собачатник. — Зачем бы им иначе топор понадобился? Я слышал, сейчас уж и из людей шашлыки делают.
— Из тебя точно можно сделать — у тебя уже вместо мяса собачатина, а из задницы хвост растет, — раздался веселый голос.
— Да ну вас. Не буду больше рассказывать.
— Да ладно, ладно, не будем, тренди дальше.
Мужик опять повернулся к сидящим.
— Я думаю, дай взгляну. Вылез тихонько из хибарки своей и за ними. Да темно слишком было, потерял из виду. Камыши вдоль всего берега тянутся. Побродил, побродил, да плюнул, пускай жрут, если так хочется, мне-то какое дело? Развернулся, в общем, и обратно к ночлегу порыл. И надо ж, прямо на выходе из камышей, нос к носу с ними столкнулся. Один — здоровенный, башка — как у быка, в руке — топор. Второй — поменьше, его я не запомнил. Ну, думаю, все — сожрали дядьку. Я заорал и бежать. Они за мной. «Стой! — кричат. — Убьем, сука!» Ага, думаю, помечтайте, сейчас прямо и остановлюсь, вот только галстук поправлю, а сам через кусты, по помойке, к проспекту. Там светло, фонари, машины, обратно, там не съедят.
— А рогов у них случаем не было? — опять не удержался кто-то.
— Опять, бляха? — обиделся рассказчик.
— Все, все, извини.
— Выскочил я к обочине и вдоль дороги почесал. Я в молодости бегом занимался, сноровка осталась, от собак, если что, до сих пор бегом спасаюсь
— как вижу, что не я из нее, а она, тварь, из меня обед может сделать, так бегу. На дороге, как назло, никого. Оборачиваюсь, мать честная, бегут. Бегут, бляха! Под фонарями я их получше разглядел. Вернее, одного из них, того, что с топором. Хотя, конечно, не до смотрин было, не конкурс красоты. Кулачища — шары, во! Таких никогда не видел, а клифт-то светлый у него, а на нем… кровища! Ну, бля буду! Тут уж я припустил, на мотоцикле не догнать. Гляжу, гаишники у переезда стоят, нарушителей ловят. Я к ним — так и так, ребята, там на свалке человека сожрали. Они мне — папаша, ты сам-то что сегодня жрал? Я им: «Дураки, да правда, человека съели, а теперь за мной гонятся». А они, гады, в машину садятся и уехать хотят. «Иди, — говорят, — домой спать, а то и вправду кто-нибудь съест». Я кричать: «Стойте, стойте!» Схватил одного за рукав, давай от машины оттаскивать. Кончилось тем, что они меня в машину затолкали, пару раз дубинкой оглоушили, в отделение отвезли да сдали. А я и рад — лучше уж дубинкой по ребрам, чем топором по башке. Вот так я тут и оказался. Пятнадцать суток, как с куста, за неповиновение. А мне здесь больше нравится, чем в домике. Сейчас дожди пошли, а в нем крыша протекает.
— Это не у домика, это у тебя крыша протекает, — засмеялись сидящие.
— Ну, а ты, — обратился к Крылову один из задержанных, — за что сюда влетел?
— За рэкет. Я малышевец. Хотел один банк коммерческий данью обложить, да не удалось, черт.
