— Портер…
— Надо дать повторное объявление по телеку и поместить фоторобот в газетах.
Внешность он не изменяет.
— Значит, он не видел первую трансляцию. Если же он срисует свою физиономию в газете или на экране, затихарится.
— И, тем не менее, это лучше, нежели оформлять трупы.
— Да, всяких мудаков я навидался — и насильников, и грабителей, — но чтоб просто так мочить баб?!
— Откуда мы знаем, просто или не просто? Может, он кончает в штаны, когда режет? Лет десять назад по Невскому гулял один придурок и протыкал шилом женские попки. Кайф ловил, как будто шарики воздушные хлопал.
— Его поймали?
— Поймали. После того как половину гуляющих по Невскому составили переодетые менты. В то время это можно было позволить, вал не тот, что сейчас. Если б наш придурок родился лет на десять пораньше, его давно бы взяли. Под каждым кустом засада бы сидела.
Паша выкинул в форточку окурок. Буквально через мгновение из-за окна послышалась чья-то ругань. Гончаров вернулся к столу.
— Его болонку зовут Портер. Это сорт пива. Может, он имел отношение к пиву? Работает на каком-нибудь пивоваренном заводе или раньше работал, а?
— Толку-то? У нас четыре или пять заводов. Это нереально.
— Все равно ничего лучше нет. Пускай хлопцы, вместо того чтоб на остановках впустую торчать, берут фотороботы и едут по заводам. За два дня справятся. Вдруг кто опознает?
— Ладно, подкинем идейку. Да, кстати, тебе тут из прокуратуры следак звонил. Что-то хочет разузнать по поводу той, которую насмерть. Просил перезвонить, как объявишься.
Паша переставил телефон поближе к себе и набрал номер.
— Здорово, Семеныч. Гончаров. Тебя уже обрадовали еще парочкой эпизодов?
— Да, слышал.
— Чего хотел?
— У нас тут в коридоре сидит одна дамочка. Подруга той, убитой. Говорит, что кое-какие ее вещи сейчас в квартире потерпевшей. Ключи от квартиры у меня. Дочку забрала к.
Себе сестра убитой, но ключи я им не отдал, пускай побыстрей оформляют опекунство.
Разрешил взять детские вещи и одежду для похорон. Дверь там опечатана.
— А сожитель?
— Я его выгнал. Он там не прописан, поэтому пускай к себе во Всеволожск едет.
— Ну, и чего ты хочешь?
— Я сейчас дам женщине ключи, она заедет за тобой в отдел, и вы сходите. Дом у вас под боком.
— Очень интересное занятие.
— Не канючь. Я тебе одну интересную вещь сообщу взамен.
— Ну?
— Помнишь пушку, которую вы у стрелка по собакам нашли?
— Само собой.
— В ноябре прошлого года в Выборгском районе из нее стреляли во время налета на квартиру. Тяжело ранили хозяина.
— А этот что говорит?
— Пока ничего. Он все ходатайства пишет. «Я отказываюсь давать показания в связи с плохим самочувствием. Улучшению самочувствия может способствовать встреча с адвокатом один на один». И так далее.
— Ладно, я перезвоню выборгским операм, Пускай из него жилы тянут. Сделают опознание, пальчики проверят. Никуда не денется. Главное, что он упакован, а в «Крестах» не шибко покуражишься. Ты лучше пару карточек скинь, с прошлого месяца обещаешь. А то я свою «крышу» попрошу, они тебе «стрелочку» быстро забьют…
— Хорошо. Где тебя найти?
— Седьмой кабинет. У Музыканта.
— Я ее направляю. Жди.
Паша повесил трубку.
Музыкант порылся в карманах висевшей на спинке стула куртки, достал кошелек, открыл его и, вздохнув, убрал на место.
— Паш, одолжишь? Хоть червонец, до получки.
Паша вынул из брюк бумажник и протянул Сереге десять тысяч.
— Слышь, Серега, это правда, что ты карасей ловишь, когда «бабок» не хватает?
Музыкант сердито нахмурился:
— Вранье. Увидели один раз с удочками, теперь пускают сплетни. Что мне, одолжить не у кого?
— Тебе не надоело на «земле»? Сколько ты уже в отделе?! Лет шесть?
— Семь.
— Переходи к нам. У нас вакансия. Хватит с колесами и паспортами ковыряться.
Музыкант не ответил. Он открыл свой взлохмаченный телефонный блокнотик и начал кому-то названивать.
Глава 4
Паша сорвал бумажные бирки с замочных скважин и открыл дверь.
— Заходите, Людмила Ивановна.
Женщина сняла туфли, прошла в комнату и села на диван.
Гончаров при посещении чужих квартир ботинок не снимал. Потому что в некоторых квартирах было грязнее, чем на улице, особенно если в них мочились на пол. Носки потом не отстирывались никаким «Тиксом».
Людмила Ивановна была ровесницей погибшей. Она пояснила, что познакомилась с Галей еще в техникуме, то есть лет двадцать назад. После окончания учебы их служба не прерывалась до последних дней. Она бьиа свидетельницей на Галиной свадьбе, потом крестной матерью Алены.
Паша безразлично кивал, пока она рассказывала кусочки своей биографии. Он не спрашивал ее ни о чем, его мало интересовала история чужих для него отношений.
— Простите, можно я немного посижу? Мне не очень хорошо. Знаете, я не могу представить, что не услышу больше Галин голос.
Паша опять безразлично кивнул.
— Бога ради.
Лариса Ивановна продолжала:
— У меня много связано с этой квартирой. Ведь может так получиться, что я здесь в последний раз.
— Почему? Дочка же осталась?
— Да, конечно, но Леночка же не будет жить одна. А с Галиной сестрой у меня не очень…
Ужас, как все быстро, сначала Сережа, потом Галя…
— А этот, ее нынешний муж?
— Я немного не понимала Галю. Любовью там, конечно, и не пахло. Мне кажется, она просто боялась остаться одна.
