телефон одного старинного приятеля по школьной скамье, которому можно было поручить такое ответственное дело, как стрельба по стоящему кабану. В школе приятель не выползал из тира, любил это дело и, вполне возможно, пронес любовь через всю жизнь. Сейчас он, кажется, сидел без работы и искал применение своим невостребованным талантам. За пару сотен согласится. А может, даже за одну…
Мысли прервал звонок телефона.
— Алло.
— Слышь ты, козел, ты когда, журналистская морда, «бабки» вернешь? Надоело, знаешь, братан, ждать. Короче, пугало, если через неделю «бабок» не будет, вместо клюва вставим авторучку. Понял?
Артему стало грустно и противно. Услышав гудки, он положил трубку и взял сигарету.
«Вот! А говорят, журналистам не угрожают. Еще как угрожают. Покруче, чем банкирам. „Бабки“, „бабки“… Ну подумаешь, занял. Верну же. Два года ждали, могут еще подождать. Приспичило им. Нет у меня сейчас „бабок“, нет».
Артем тяжело вздохнул и пошел в ларек за пивом.
— Ну?!
— Во!
— Иди ты?!
— Ну!
Диалог означал следующее — Виригин расколол Вентилятора. Илья ворвался в плаховский кабинет, с ходу приложился к пивной бутылке и, захлебываясь пеной, пробулькал:
— Наш он, старик, наш!
Игорь от радости хлопнул ладонью по столу. В цвет, бляха, в цвет!
Когда Анохина привезли в отдел, Виригин решил использовать метод «момента истины»: «Дайте мне его, дайте! Сейчас он узнает, что такое закон гор! Только сделайте телевизор погромче! Ошибки надо не исправлять! Их надо смывать! Кровью!»
И остались они наедине… На часок.
— Рассказывай! — Плахов был возбужден не меньше Ильи.
— Я расколол его, Игорюха! Ты сечешь, старый?! Рас-ко-лол!
По довольной физиономии Виригина можно было сказать, что сейчас он самый счастливый человек на свете, страдания на берегу Блуды казались далекими и призрачными.
Илья опустошил бутылку, вытер губы рукавом.
— Короче, ccыклo он по жизни. Сперва-то начал гундосить — адвоката, адвоката… Имею право молчать, по херу веники, я диверсант… Ну, я шторки задернул, лампочку включил: «Будет „тебе сейчас и адвокат, и „скорая помощь“. Мы с тобой для начала про мою душевную травму побазарим. Ловко ты копытами машешь, не иначе учился. Только по шарам-то лупить запрещено. Международной конвенцией. Даже в боях без правил запрещено. Это тебе не бильярд. Так что готовься, Пропеллер, к физическому воздействию на половые органы. Либо говори, почему этот шоколад называется „Альпен гольд“, вернее, кто Салтыкова зафигачил?! И имей в виду, что пушка твоя по науке изъята, Верка тебя по самые бакенбарды загрузила, и имеем мы на тебя очень серьезные виды, вплоть до высшей меры. Но это после, а сейчас… Священная инквизиция“.
Тут-то он закурить и попросил. А когда курить просят, считай, победа. Покурил он, пожался и блеять начал. Я, если честно, сам не ожидал такой удачи.
— Бывает. — Плахов не раз сталкивался с тем, что крутые и понтовые молодцы «плыли» при первых намеках на уголовное преследование. — Я так думаю, что пушка та самая.
— Точно! Из нее Салтыкова и валил! У нас теперь полное финансовое обеспечение проекта!
— Ты давай колись, потом на батуте попрыгаем.
— В общем, это он Верку подписал. Она Леопольда обработала и с «хаты» свалила, не соврала, не знала она ни черта. А партию в пэйнтбол уже заканчивал Вентилятор.
— Ну ясен перец, что он! А его самого кто на Салтыкова науськал?
Поставленный вопрос Виригина несколько смутил:
— Вот тут музыкальная пауза. Лепит, что когда-то Салтыков совратил его женщину и, совратив, бросил. Женщина не вынесла позора и прыгнула с моста в Блуду. За эту обиду Вентилятор и приговорил Салтыкова. То есть, как это на юридической фене, имел к потерпевшему личные неприязненные отношения. А так как от прилюдной дуэли в чистом поле Леопольд уклонился, то и пришлось…
— Не самая удачная версия, — перебил Игорь. — Лучше бы так. В юности Салтыков страдал педофилией и однажды, поймав маленького Вентилятора, поглумился над ним изрядно. Вентилятор обратился к органам правосудия, но педофил Салтыков был оправдан за недостатком улик. И тогда жертва сам решил наказать извращенца. Как ты говоришь, по закону гор. А то женская честь…
— Да все понятно, старина. Но нам сейчас на мотивы его плевать! Важно, что он вообще балаболить начал. Пусть будет баба, пусть бабушка, пусть хоть любимая канарейка — начхать. Главное, от мокрухи он не отказывается. Мы сейчас быстренько закрепляемся — экспертизку по стволу, очную ставочку с Веркой, уличную… Прокуратура его хлопает в казенный дом, а там уж он нам все доложит. Кто науськал и зачем. В нашей тюрьме с этим строго. «Песчаный карьер?» — «Я!!!» — «Стройка?» — «Я!!!» — «Мясокомбинат?» — «Я!!!» Го-го-го…
— Вы мясник, Виригин, но я с вами согласен.
— Еще бы, сыскная работа — это тебе не марку шампуня по пене определять и не сорт табака по пеплу. Давай так, созванивайся с прокурорским следаком, объясняй ситуацию. Только сразу предупреди, чтобы не верещал, как птица-говорун, а по-тихому все делал. Сегодня очную ставочку пускай проводит и Вентилятора на протокол допрашивает. А я сейчас с этим мстителем) еще часок покалякаю, морально подготовлю к мягкой посадке. И сегодня же на трое суток его и приземлим. За три дня экспертизу по стволу проведем, а потом… Эх! Он нам ой как много всяких историй расскажет. Про ужасы нашего городка. Ферштейн?
— Я-я, герр майор!
— Выполняйте.
— Как самочувствие, герр майор? Осмелюсь напомнить, вам был нанесен запрещенный удар.
— Попрошу без ехидства! На моем месте должен был быть ты.
— Напьюсь — буду!
— Да, вот еще, у него на том берегу «тачка» осталась. Целый джип. А нам ездить не на чем. Сгоноши ребят, пусть перегонят. Заодно обыщут, может, к пистолету какой довесок найдут. Только потолковей пацанов отправь, чтобы себе в карманы по рассеянности ничего не положили.
— Где ж их взять, толковых?
Виригин вернулся в «красный уголок» к Анохину, изрыгающему свои чистосердечные мысли на бумаге. Удрать он не мог — Илья ограничил свободу перемещений писателя посредством наручников «Нежность», сцепленных на ногах. Ускакать, конечно, можно, но недалеко, максимум до дежурной части, потом странность в походке заметят.
Плахов, оставшись один, сразу позвонил Насте и успокоил. Сейчас в ее зеленых глазах он выглядел героем, что, без сомнения, замечательно. Кино без драмы, что хлеб без «Рамы».
— Все в порядке, милая. Ну я ж обещал… у нас по-другому и не бывает… Не за что. До вечера, целую.
Нет, как все-таки удачно! Ради такой вот удачи, ради этого наслаждения, ради того, чтобы доказать всему свету, что как бы там они ни выкаблучивались, а ты их все равно сделаешь, переиграешь, победишь — ради этого и хочется оставаться в ментовской шкуре!
Сейчас бы супчику, да с потрошками! Оле-оле-оле-оле…
Супчику и в самом деле не помешало бы… Жрать хочется вне зависимости от процента раскрываемости. Черт, еще ведь за общагу не заплатил, комендант зудит как комар… А до получки… Ладно, выкручусь, не в первый раз, в конце концов.
Игорь позвонил следователю прокуратуры, молодому парнишке, сидящему на деле Салтыкова, и, ничего не объясняя, попросил срочно приехать в отдел. Тот пообещал быть через час. Плахова это вполне устраивало, тем временем он настроит Веронику на очную ставку, чтобы не передумала подруга в самый
