винил.
Мангуст принял стакан из его рук, не выглянув из тени, и Михаил не увидел его выражения лица. Хотя очень хотел.
– Зря. Ни в чем ты не был виноват.
– Теперь вижу. Мне надо было догадаться. Я ведь помню твои первые похороны.
– Тогда все было иначе.
– Ну да… – согласился Сергеев и невесело усмехнулся. – Действительно. Там ты пропал без вести. Никто не видел, как тебя убили. И убили ли? На скелете, который мы нашли спустя две недели, были твои часы. Но сам понимаешь – это ни о чем не говорило. А взять фрагмент на ДНК никто не сообразил. Нас этому не учили тогда… Наверное, кому-то в Москве было выгодно, чтобы тебя считали покойником?
– Что поделаешь? Мы люди без документов. И так удобно для дела иногда побыть мертвым! Надо сказать, Мишенька, я был очень деятельным покойником. Просто чрезвычайно деятельным! Ну, за встречу, Умка!
Сергеев молча отсалютовал куратору стаканом.
– Мне казалось, – пророкотал Мангуст сделав большой глоток, – что я вправе рассчитывать на более теплый прием…
– Тебе казалось. Что ты сказал Вике?
– Ничего нового для тебя. Только правду и то далеко не всю. Ты зря держал ее в неведении. Кстати, отдаю должное твоему вкусу. Красивая женщина. У вас в отношениях сложности?
– У нас всегда сложности.
– Так случается, – согласился Мангуст, – особенно когда выбираешь себе умную женщину. Я, например, всегда старался иметь дело с барышнями поглупее. Но случались проколы…
– Тогда ты можешь представить себе, что может случиться, когда женщину не выбираешь.
– Это плохо, – сказал Мангуст и повторил, снова отхлебнув из стакана, – это очень плохо. Когда не выбираешь, это может оказаться твоя женщина. В нашей профессии, курсант, нельзя привязываться к человеку. То, что можно навредить ей – полбеды. Можно навредить себе.
– Я думал, что сменил профессию.
– Ошибочка, Умка. Нашу профессию не меняют. Помнишь, я говорил вам, что из школы есть один путь – на погост?
Они помолчали, словно оба вспоминали выжженную крымскую землю и запах степного ветра, пахнущего горьковатыми травами и пылью…
Школа.
Контора.
Империя.
Погост.
Земля была мокрая и тяжелая. Рыть пришлось обломком доски, гниловатое дерево крошилось в руках. Струи тропического дождя были толщиной с палец. Вода рушилась с неба со звуком водопада, русло безымянной реки наполнялось рыжими ручьями. Красная африканская почва с жадностью впитывала в себя влагу и превращалась в жидкую глиняную грязь.
Сергеев копал могилу, понимая, что не успеет похоронить ни Салатика, ни Битюга, а уж тем более трех мертвых африканцев из группы прикрытия. Рядом с ним двумя руками греб рыжую жижу Остап. Из глубокой царапины, проделанной пулей на его щеке, сочилась кровь, и казалось, что он плачет над трупами друзей сюрреалистическими розовыми слезами. А Цыпа дергал головой после контузии и все пытался посмотреть сквозь дождь в прицел своей «снайперки»…
Метрах в двухстах от них догорала деревня. Огонь, бушевавший еще десять минут назад, превратился в белесый дым, да и тот дождь уже прибивал к земле, но развалины пока еще продолжали дымить. Дымили и два сомалийских грузовика, эфиопский БТР и полтора десятка трупов, разбросанных по главной деревенской площади. Дымили остатки кораля, сгоревшего вместе с животными. Дымили искореженные обломки их джипа – короля Африки «лендровера», с установленным в кузове длинноствольным пулеметом. В нем испускал тонкие сероватые струйки обугленный труп водителя. Между ними и деревней лежало деревенское кладбище. Причудливое, как обиталище зомби из компьютерной игры. Кривые надгробия из кусков камня, покосившиеся кресты (неужели здесь хоронили христиан?), просто камни, сложенные поверх ямы «гробничкой». Могил было несколько сотен, но некоторые из них практически ничем не выделялись из окружающего пейзажа. Африка скрывала своих мертвых в собственном чреве.
Погост.
Империя.
Школа.
– Что ты ей рассказал? – переспросил Сергеев, хотя это теперь не имело никакого значения.
Шаги Плотниковой уже провалились в колодец старого подъезда, опутанный лестницами и коваными решетками перил, и замерли в опустевшем дворе.
Ее «фольксваген» мигнул стоп-огнями, спускаясь с бордюра, качнулся на пружинах подвески, как морячок, ступивший на твердую землю, и, зажужжав мотором, скрылся из виду.
И еще…
Этот человек, сидящий в их квартире, из которой никогда не выветрится запах гвоздики и духов «Опиум». Самый близкий враг, пришелец из прошлого, покойный коллега, друг и спаситель.
Учитель.
Или если применить правильное, рычащее и бездушное словечко – куратор.
– Что я ей рассказал? – повторил Мангуст. – Я рассказал ей то, что ты сам никогда не рассказывал. О тебе. О твоей семье. О твоей работе. О ее специфике. Увлекательный рассказ получился! Ты ведь у нас личность неординарная. Убивец с душой и принципами. Редкая разновидность – искренне плачущий крокодил. Тебе, глупому, надо бы самому такое женщинам преподносить – отбоя не будет. Барышни – они на пороки падки. Девочки любят плохих мальчиков, поверь опыту! Зачем ты от своей пассии скрывался – вещь необъяснимая есть! Впрочем, могу сделать Виктории Андроновне комплимент – о многом она таки догадывалась. Да и ты, Умка, если не кривить душой, маскировался на редкость бездарно. Лез из тебя Рембо во все стороны – мне, как твоему преподавателю, – просто любо-дорого смотреть! Сплошные закрепленные рефлексы. Все-таки старая школа – великая вещь! Нынче так не учат. И некому, да и некого!
– А ты все это время следил за мной? Невидимый и великий!?
Мангуст фыркнул. Фыркнул так же, как делал это много лет назад, когда кто-нибудь из курсантов говорил явную глупость.
– Вот еще! Считаешь, что у меня других забот не было? У меня, Сергеев, работы – хоть завались! Мир, знаешь ли, постоянно нуждается в том, чтобы его спасали и чуть-чуть направляли в нужную сторону…
– Добрым советом?
Смех у куратора был неприятный, ухающий. Так могли бы смеяться уэллсовские марсиане или сытые упыри из готических романов.
Сергеев силился вспомнить, вызывал ли у него Мангуст такое дискомфортное чувство при общении в прошлом, или оно появилось только сегодня, – и вспомнить не мог. Ощущение было настолько сильным, неприятным и – до странности – привычным, что, казалось, оно существовало долгие годы.
– Это уж как получится… Когда добрым, а когда и не добрым! – протянул Мангуст, отсмеявшись. – И что считать добрым советом, господин советник? Тонкая это материя, что есть «доброта»! Но ход твоей мысли мне нравится! А то, что вели тебя практически постоянно – так ты и сам об этом знаешь. Скажу тебе больше – всех вас ведут. Мало вас слишком, чтобы полагаться на случай и бросить все на самотек. Вы изделия штучные!
– И тебя тоже ведут?
В ответ на этот вопрос Мангуст уже не засмеялся, а просто вынырнул из тени, сверкнув залысинами и белками глаз.
– Меня вести сложно. Вот он – я есть!
Тут он подался обратно в сумрак.
– А вот – меня нету! Я сам по себе…
– Думаешь? – осведомился Сергеев насмешливо. – Ну да… Ты же особенный! Ты настолько крут, что ловишь пули зубами, а плаваешь в горячей смоле! Одинокий волк, за которым не уследить! И тебя ко мне никто не присылал? Ты приехал сам по себе, пришел сам и приказываешь мне заткнуться? Ты же не участвовал в операции с контейнерами? Я и сам попал тогда в эту херовую историю, как кур в ощип! Если ты сам, то откуда ты вообще об этом знаешь? А если знаешь, то какое тебе дело до того, что и кому я могу сказать? Но ты приехал заткнуть мне глотку! Странная инициатива, не так ли, Мангуст? Ты у нас, оказывается, действительно инициативный и осведомленный покойник!?
Сергеев услышал, как звякает лед в стакане. Мангуст пил. Потом куратор затянулся сигаретой – в тени напротив вспыхнул алый огонек, – и выпустил на свет очередное облако дыма.
– Ну почему же странная? – спросил он с ехидцей. – Не нахожу ничего необычного. Ты прав только в том, что инициатива не моя. Что тут скрывать? Есть мнение, что слив определенной информации, может навредить неким политическим силам в твоей стране. А мы в победе этих сил, что поделаешь, заинтересованы…
– Мы – это Контора?
– Да чуть посложнее получается, Умка. Мы – это Россия.
Теперь уже рассмеялся Сергеев.
Правда аккуратно рассмеялся, весьма сдержанно. Обижать Мангуста, а тот был мнителен, как девица на выданье, было занятием небезопасным. Доводилось видеть, что такое обиженный Мангуст.
– Андрей Алексеевич…
Последний раз он называл Мангуста по имени-отчеству без малого двадцать шесть лет назад, еще до того, как им раздали кодовые имена. Буквально первые несколько дней пребывания в школе.
Обычное человеческое имя Мангусту не подходило. Был он именно Мангуст – стремительный, как молния, бесстрашный, как безумец… Но никакого безумия там и близко не было, был только жестокий, математический расчет…
Мангуст – убийца кобр, а никакой не Андрей Алексеевич. Да и было ли это имя настоящим – тоже вопрос. Что, вообще, настоящего было в этом человеке, кроме тяжелого и холодного, как северный ветер, взгляда темных, безжалостных глаз?
