ГЛАВА XIX
Человеческое сердце... Его воспевали с древнейших времен лучшие поэты мира, оно стало символом неувядающей жизни, ее радостей и тревог.
На память приходят строки:
Ты острый нож безжалостно вонзал
В открытое для счастья сердце.
«В открытое для счастья...» И если даже отвлечься от символики искусства, профессионально, по-врачебному взглянуть на сердце как на важнейший орган человеческого организма, бесспорность этой фразы не нужно будет доказывать. Сердце у нас для счастья, именно благодаря ему мы — это мы: ходим, дышим, мыслим, существуем в конечном счете! Как это здорово — жить на белом свете! Стоит сердцу нашему нарушить четкую работу, и мир для нас опрокинут и смят...
Сердце определяет активность человека. Ему, маленькому, неутомимому и чуткому труженику, до всего есть дело.
Знаток наших языковых богатств Владимир Иванович Даль в своем «Толковом словаре» объясняет, что сердце — «представитель любви, воли, страсти, нравственного, духовного начала...».
Недаром же про отзывчивого, внимательного человека говорят: «Доброе сердце!» А про бесчувственного — «жестокосердый». При страхе — «сердце сжалось, екнуло»; справилось со страхом — «от сердца отлегло»; грустно — «сердце ноет»; взяли верх страсти — «сердце не стерпело»; нас растрогали — «сердце растаяло»...
Наш язык этим самым отразил и закрепил великую деятельность и великое значение сердца в человеческой жизни. Ничто — ни события, ни сказанное слово — не проходит мимо него!
И как же невыносимо тягостно становится человеку, когда он вдруг ощущает: его сердце отказывается работать. Тут физические страдания безмерно утяжеляются угнетенностью, если допустимо так сказать, души... Прикованность к постели, страх перед будущим — и так месяцы, годы... А сознание ясное, желания те же — жить, как все, работать, радоваться, быть полезным своим близким, обществу.
Лежишь, а впереди никакого просвета... Операция? Врачи отказываются. Если бы они согласились!
И это — «если бы...» — я читаю в глазах тех, кто лежит сейчас в палате, тревожно и выжидательно смотрит на меня. Палата женская, на восемнадцать коек. Восемнадцать страдалиц, которые уже разуверились в том, что им могут помочь. Всюду — в больницах больших городов, в известных клиниках, на которые они надеялись, был один и тот же ответ: возвращайтесь домой, берегите себя, операция не показана...
Идет обход. Вот на койке больная из Ленинграда. У нее большая печень, асцит, синие губы. Разве можно такую оперировать?! Ординатор докладывает данные анализов. Слушаю. Сомневаться не приходится: чистый митральный стеноз. Операция как таковая возможна, однако ее не проведешь из-за крайне слабого общего состояния больной. Говорю:
— Вам надо еще полечиться, окрепнуть. А главное, спокойно полежать... Долго... Несколько месяцев.
— Но если я выполню все ваши предписания, сделаете мне операцию? Вы не откажетесь от меня?!
Голос вот-вот сорвется на рыдающий крик...
— Нет, не откажусь. Как только исчезнет жидкость в животе, уменьшится печень, приходите. Будем оперировать.
Больная из Иркутска. Она лежит у нас уже месяца два. Условно готовится нами к операции. Если выйдет, конечно, из тяжелого состояния... Впервые сегодня с удовлетворением отмечаю, что ей лучше. Асцит уменьшился, синюшность тоже. Однако она еще тяжела.
Но все ж, пожалуй, можно рискнуть. Говорю Лидии Ивановне: «Готовьте к операции! Через неделю будем оперировать».
У женщины на бледном лице такое счастье, будто ее одарили чем-то необыкновенным. Радуются за нее другие женщины в палате — тут все давно перезнакомились, знают друг о друге все... А я в тысячный, наверно, раз думаю, как желанна и неистребима тяга к выздоровлению: сказал, что станем оперировать, и это воспринимается больной как счастье. А ведь она приговорена моим решением к огромному риску. По существу, подвергается смертельной опасности! И ликует. Много лет пребывавшая вот в таком ужасном для нее положении, она надеется, что операция возвратит ей все, что было отнято болезнью. О том, что во время операции может случиться трагичное, она не хочет думать. Человек жив надеждой...
Подходим к больной из Риги. Эта у нас полтора месяца, и сдвигов в лучшую сторону нет. Асцит небольшой, но одышка, синюшность. Стараюсь говорить как можно мягче:
— Мы решили, что операция вам не показана. Полечим еще терапевтически, а потом поедете к себе в Ригу, продолжите лечение.
В палате тишина, которая вот-вот взорвется... И горькие рыдания больной, всхлипывания уткнувшейся в подушку ее соседки.
Сажусь на край кровати. Начинаю уговаривать. Женщина перестает плакать, отвечает мне прерывающимся голосом, и я слышу то, что приходится выслушивать чуть ли не от каждого безнадежного больного: «Лучше смерть, чем такая жизнь, как у меня сейчас... Я так жить не хочу... И не могу... Я не поеду домой... Если вы меня выпишете, брошусь из окна вашей клиники... Нет, это не угроза!»
Конечно, я отлично понимаю, что значат слова: «лучше смерть»... Это прием (часто даже бессознательно) используют, чтобы получить согласие хирурга на операцию. На самом деле смерть всегда страшит человека в любом состоянии. И больные, говоря так хирургу, не думают о смерти. Жить, только жить! А хирург, соглашаясь оперировать, тоже думает, что ему удастся сохранить человеку жизнь. Лишь так... Весь вопрос в том, обоснованна ли эта надежда?!
Хирург, который больше знает и больше видел, всегда ближе к истине, чем больной, у которого только личные эмоциональные переживания и надежда, зачастую призрачная... Конечно, мы знаем, что бывали и случаи самоубийств безнадежных больных. Но чаще всего кончали жизнь самоубийством люди, страдающие невыносимыми, доводящими до безумия болями и, главное, потерявшие всякую веру в свое излечение... Поэтому мы всегда стараемся сохранить у заболевшего человека луч надежды на будущее, даже когда отказываем в операции, как сейчас.
Тем не менее, как бы больная ни питала надежду на хороший исход при операции, она все равно понимает, что если категорически отказываются ее оперировать, значит, тут действительно риск огромный. И — уже знаю это наверняка — даже сознание такого риска, угроза плохого исхода не отпугивает больных! Потому что на самом деле в теперешнем состоянии жизнь их невыносима, каждый новый день приближает мучительную гибель...
Вот и эта женщина из Риги... Посидел около нее, подумал... Ведь правда, выпишешь, уже ничего не останется для нее в этом мире. А может, и исполнит свою угрозу... Еще раз просматриваю все анализы. Операция, разумеется, если предпринять ее, на грани невозможного. Разум подсказывает: «Нельзя...» — а сердце заставляет: «Соглашайся...»
— Хорошо, — говорю, — будем оперировать.
И в палате — улыбки. Словно солнце заглянуло сюда...
Кстати, с этой больной через год у нас произошла такая встреча: по просьбе профессора П. И. Страдыня я ехал в Ригу делать доклад о хирургическом лечении пороков сердца. Дело это новое, мало кто к тому времени проводил подобные операции. Результат не во всех случаях блестящий, и терапевты, которые также были приглашены на доклад, я знал, выражали довольно упорный скептицизм. Поэтому я решил на докладе продемонстрировать эту больную, прооперированную за год до того, и которая к этому времени должна была уже окрепнуть.
Я написал ей письмо и попросил перед докладом показаться мне. Устроившись в гостинице, я вышел в вестибюль, и вдруг молодая, интересная, красиво одетая женщина бросилась ко мне и, на глазах у всех обняла, обливаясь слезами радости. Оказалось, что это моя больная,
На конференции врачей она рассказала, что до операции в течение пяти лет не могла от кровати до кухни дойти без длительного отдыха. А сейчас может бегать, танцевать, выполнять любую работу...
Я иду к себе в кабинет. Здесь на столе — утренняя почта, и среди других писем такие, что словно бы продолжают только что закончившийся разговор в палате.
«...Очень прошу сделать мне операцию на сердце. Я обращалась во многие клиники, но мне везде было отказано по тем причинам, что они такой операции не делали. Пусть это Вас не останавливает. Не важно, что Вы тоже такой операции не делали. Сделайте ее первый раз на мне. Пусть будет неблагоприятный исход, но Вы на мне научитесь и сможете оказать помощь другому, такому же, как я, несчастному человеку!» (Г. К. Ж-ва, г. Черемхово).
«Вы не представляете себе, как это мучительно всегда чувствовать, что ты задыхаешься... Что все время нарастает ощущение, как будто петля сжимается на шее... Медленно, но упорно... Все туже и туже... И нет никакого спасения... Впереди только смерть...» (С. К-ян, г. Сухуми).
«...Я понимаю, что Вы не можете гарантировать мне жизнь. Но я умоляю: оперируйте! Еще полгода-год, и я перестану бороться. Сил никаких нет» (3. Б-н, г. Чехов, Московской обл.).
Из болезней сердца митральный стеноз особенно мучителен. При нем получается срастание створок клапана и сужение отверстия между левым предсердием и желудочком. Из-за этого кровь застаивается в легких, а в левый желудочек и в аорту ее поступает меньше, чем нужно. Одышка давит человека даже в покое, а при малейшем напряжении она уже непереносима, быстро появляются отеки, жидкость в животе... Больные оказываются прикованными к постели на месяцы и годы.
Приведу письмо, которое прокомментирую позже, М. Г. Дукач из г. Марганца. Майя Григорьевна и поныне живет там на улице Кутузова, работает в домоуправлении горкомхоза.
Это письмо она прислала в клинику нашей операционной сестре, и я ссылаюсь на него здесь с согласия обеих женщин.
«...Мне вернули жизнь, на которую я уже не рассчитывала, дали возможность ходить, свободно дышать и радоваться. А какое это счастье свободно дышать! Я не в силах высказать всей своей благодарности, всех чувств, владеющих сейчас мною. Ведь слова очень бедны по сравнению с тем, что чувствуешь душой! Очень благодарю за возвращение меня в семью.
Коротко напишу о себе и о своей болезни. Быть может, Вы прочитаете это мое письмо в палате для таких же больных, какой была я, и оно настроит их на надежду...
Выросла я в семье рабочего. В 1941 году отец ушел на фронт и не вернулся. Мать осталась с пятью детьми и всех воспитала. В 17 лет, в год окончания 10 -го класса, я заболела вирусным гриппом. С этого и начались мои страдания.
