— Да, чего тебе действительно не хватает, так это мальчишек-приятелей. Ну, извинись перед сестрой и в вечерней молитве не забудь покаяться. — Она нежно пригладила вихры на разгоряченной голове. — Попроси святого Георгия даровать тебе учтивость и спокойствие.
— Ладно уж! — ворчливо согласился мальчик и пробормотал какое-то извинение.
В этот момент дверь распахнулась и в комнату, тяжело дыша, ворвалась Тибби:
— Боже праведный! Что же вы опять здесь вытворяли? Неужели опять христиане сражались с сарацинами и испугали малыша? А куда подевалась девчонка-служанка, которую я отправила вслед за вами в пекарню?
Изабель и Кристиен виновато взглянули друг на друга и встали плечом к плечу:
— Она осталась там есть медовые прянички…
— Я возьму этих разбойников к себе в комнату, а ты постарайся опять уложить Гарри. — Эмилин передала младенца няне. Он тут же положил голову ей на плечо и засунул палец в рот.
Девушка вывела близнецов из комнаты и по короткому коридору повела к себе.
— Если будете хорошо себя вести, разрешу вам посмотреть, как я работаю.
Дети с восторгом ворвались в спальню старшей сестры — маленькую комнатку, устроенную в толще стены, — и моментально устроились на покрытом мягкой подстилкой подоконнике, ожидая, пока Эмилин переоденется в сухое платье из мягкой голубой шерсти. Девушка затянула талию вышитым шелковым поясом и, наклонившись, заглянула под кровать в поисках своих войлочных туфель.
Тибби терпеть не могла беспорядка в комнате Эмилин, но этот небольшой жизнерадостный хаос был так свойственен ей! Даже годы, проведенные в монастыре, не смогли уничтожить эту черту характера. Она так и не смогла полностью подчиниться строгой дисциплине монашек и часто выслушивала упреки в нетерпеливости и советы молиться о душевном спокойствии. Уединенность монастырской жизни вполне соответствовала стремлению девушки к душевной сосредоточенности, но она не воспитала в ней строгой организованности.
Переодевшись, Эмилин тоже уселась на подоконник и начала расплетать косы, чтобы расчесать их. Шелковистые волны отливали несколькими цветами: некоторые пряди казались совсем светлыми — как лен; другие — золотистыми, как спелая пшеница, а локоны у висков были каштановыми — такими же, как и густые смелые брови. Душистая копна волос спускалась до пояса, пышная, словно облако. Времени снова заплетать косы уже не было, поэтому девушка покрыла голову подобием белой вуали — тончайшей прозрачной тканью, закрепленной шелковым шнуром. Она опасалась, однако, что Тибби начнет ворчать, увидев, что волосы распущены.
Вечернее солнце проникало в комнату сквозь узкое стрельчатое окно и золотыми полосами ложилось на красную парчовую подушку на подоконнике. С ним вместе залетал и легкий ветерок. Он приносил забытый за зиму аромат цветущих садов.
Эмилин вдохнула прохладный воздух и прислонилась головой к косяку окна, глядя вдаль — поверх крепостных стен, на молодую зелень леса и мягкие округлые холмы. Где-то там, подумала она, ждет радостная, ничем не скованная и не омраченная дикая свобода, какую испытывали очень мало мужчин и еще меньше женщин. Совершенно уверенная, что никогда не познает ее, девушка иногда задумывалась, какой же была бы жизнь без этих толстых стен, без охранников, ограничений, обязанностей и чувства долга.
— Ты пропустила ужин, — заметила Изабель.
— Да. Я ходила в лес, чтобы попрактиковаться в стрельбе из лука.
— Одна?! Но леди же не может ходить без охраны!
— Тем более что сейчас весна и Лесной Рыцарь наверняка бродит где-то неподалеку, — вставил Кристиен. — Смотри, как бы он не отрубил тебе голову своим топором! — Страшно скосив глаза, мальчик склонил голову набок и высунул язык. Изабель тут же нервно вскрикнула.
Эмилин вздохнула.
— В следующий раз я расскажу вам что-нибудь не такое страшное, как история о Лесном Рыцаре. Может быть, прочитаю балладу о Бивисе Хэмптоне. Он победил дракона. — Глаза Кристиена широко раскрылись, он энергично закивал. — Никогда не бойтесь леса, милые: это прекрасное, мирное место, — добавила девушка.
А про себя подумала: за исключением отдельных случаев. Но твердо решила снова отправиться туда совершенствовать свое мастерство стрелка. Ну, если Бог не дал ей таланта? К черту раненных в ногу рыцарей!
— Так ты будешь сейчас работать? — вывел ее из задумчивости голос Кристиена. Эмилин кивнула и направилась к столику с наклонной поверхностью, на котором лежал лист пергамента. Уголки его были закреплены небольшими камешками. На стене над столом висела полка, на которой теснились небольшие горшочки с грунтовыми красителями, раковины моллюсков, в которых удобно смешивать краски, множество различных кистей и кисточек, пузырек с чернилами и отточенные гусиные перья для письма. Из всего этого богатства Эмилин выбрала один из горшочков и две кисточки. Она разместила их на столе, а сама уселась на трехногую табуретку.
Часть пергаментного листа уже оказалась покрытой тщательно выписанными красными и черными буквами. Слова принадлежали не ей, но она и сама могла прочитать их и написать — спасибо аббатисе монастыря, которая считала, что благородная дама должна иметь разум настолько же занятой, как и руки. Поэтому Эмилин и другие девушки постигали премудрости чтения и письма, азы математики, философии и теологии — все это вдобавок к обычному набору рукоделий.
В монастыре имелась небольшая комната для переписки книг, где монашки копировали и украшали причудливыми виньетками сочинения, достойные внимания. Как только они узнали, что у Эмилин ловкие и искусные руки, ей пришлось проводить за перепиской долгие-долгие часы — пока буквы не начинали сливаться и путаться перед утомленными глазами. Одно воспоминание об этой работе заставляло правую руку сжиматься, как-будто судороге. Но что ей всегда нравилось — так это рисовать заставки. Отец одобрял и грамотность дочери, и ее умение копировать книги. Его младший брат, Годвин стал монахом в Йоркском монастыре. А кроме этого, он прославился как искусный художник, чьи фрески украшали стены нескольких церквей и замков на севере страны. Годвин был еще и ученым; Эмилин знала, что сейчас дядя работает над хронологией и историей британских королей, украшая страницы книги собственными рисунками.
Приехав однажды на Святки, Годвин, чтобы развлечь девочку, показал ей, как пользоваться красками и кистью. Магия ярких цветов на пергаменте заворожила душу и воображение, и Эмилин с тех пор не переставала рисовать.
Девушка взялась за работу. Легкий ветерок ласкал вьющиеся локоны, рассыпавшиеся по плечам. Придерживая рукой лист, художница тоненьким концом кисти осторожно закрашивала доспехи рыцаря — они должны быть серыми, с металлическим блеском. Вырисовывать ряды крошечных кольчуг в сцене битвы оказалось утомительно, и хотелось поскорее закончить эту работу. Но девушка осталась довольна и четким рисунком, и энергичной композицией, точно передающей накал битвы.
Кристиен с Изабелью, непривычно тихие, едва дыша, из-за плеча наблюдали за работой. Аккуратно водя тоненькой кисточкой, сестра рассказала им, что эта картинка, так же как и другие, которых накопилось на полке уже довольно много, иллюстрировала героическую французскую балладу о сэре Ги Уорвике. Она даже прочитала по-французски немного из того, что было написано на листе. О некоторых приключениях дети уже слышали и раньше — ведь Эмилин часто читала им книги или рассказывала баллады, укладывая их спать. Да и в плохую погоду это занятие скрашивало длинные дни и вечера.
— Мне нравится, как сэр Ги дрался с драконом, — заявил Кристиен.
— Ты только и знаешь драконов да мечи, да боевых коней, — презрительно прервала его Изабель.
— Ну вот, наконец-то я покончила с доспехами, — прервала спор детей Эмилин. — Теперь буду раскрашивать попоны. У меня две голубых краски, помогите-ка выбрать нужную. — Она сняла с горшочков восковые крышки, и дети с любопытством заглянули внутрь.
Ультрамарин, насыщенный и яркий, делался из ляпис-лазури, привезенной из Святой земли и поэтому очень редкой и дорогой. У Эмилин было ее совсем мало, поэтому приходилось работать экономно.
Вторая краска — индиго — имела более темный оттенок. Ее делали из растения найда. Обе сухих
