Кара уронила факел. Ей стало нечем дышать. Нет, она не лишилась чувств. Ее тело ужасно затряслось. Она знала, что ей надо заплакать, но не могла этого сделать.
— Боже мой, ей плохо. — Перед нею возникло лицо Гая. — Не следовало нам при ней говорить об этом. — Он подхватил ее и отнес в зал, где ее усадили на скамью, и сгрудившиеся вокруг женщины стали подносить к носу уксус.
— Не надо. — Она отталкивала всех слабой рукой. — Я нормально себя чувствую. Я просто… поперхнулась.
Гай встал на колени рядом с ней. Его полосатое от сажи лицо выражало крайнюю тревогу. Он взял Кару за руку. Кара сжала его ладонь и попыталась взять себя в руки. Она подняла голову, и все поплыло у нее перед глазами.
За спиной Гая, над полуодетыми женщинами и мужчинами, над любопытными лицами суеты на подиуме возвышался Аллегрето в своем красно-золотом наряде. Он был абсолютно неподвижен и внимательно смотрел на Кару.
Она застонала, стала трясти головой. Гай сжал ей руку и начал тихонько постукивать по спине. Он что-то спрашивал ее, но Кара не понимала. Шатаясь, она поднялась со скамьи и побрела прочь. Она не могла остановить себя и металась среди людей, как олень, пытающийся отыскать лазейку в загоне.
Глава 20
По всему замку были устроены западни. Они создавались женскими руками, и, конечно, мужчинам не составляло большого труда их обойти, но никто даже не пытался делать этого. На следующий день после Пасхи, когда срок печального запрета Рука на игры истек, наступил черед веселья и забав.
Рук сам оказался задержанным у дверей в большой зал. Дорогу ему преградила натянутая веревка, и в зал было позволено войти только тогда, когда стайка веселящихся женщин получила от него выкуп в виде гроута[1]. Но, по сравнению с другими мужчинами, ему еще повезло. Многих из них связали по рукам и ногами. Те шумели, громко протестовали, бились в своих оковах, словом, веселились вовсю.
Выкупив себе свободу, Рук благополучно добрался до ворот и пересек мост. Вдоль дороги цвели крокусы. Он был один, если не считать пасущихся животных. Сзади раздавались крики и смех. Рук двинулся по кромке пашни, вдыхая еще холодный воздух.
Он остановился и стал осматривать долину, заключенную между высокими горными грядами. Они составляли и границу и защиту. Как легко, находясь здесь, позабыть о том, что где-то существует другой мир. Он посмотрел на замок, чьи темные в утреннем рассвете башни, трубы и зубцы возвышались над полями.
Вот уже много недель, как они живут здесь настоящей семейной жизнью. Как будто кроме Вулфскара не существует другого мира. Он много раз намекал на то, что надо подумать об отъезде, но каждый раз она не хотела уезжать.
Он сбил прутиком ком земли, прилипший к башмаку. Затем другой. Присел на корточки. Она не только не желала покидать это место, но и запретила извещать кого-либо о ее местонахождении. Он даже не мог себе представить, что они так долго пробудут здесь.
Кто-то приближался к нему. Он не стал подниматься, ожидая, что это Уилл, который хочет обсудить с ним сев. Неожиданно на плечи упала веревка. Ее потянули, и, потеряв равновесие, он свалился на землю. Вскрикнув от удивления, он повернулся на бок. Над ним стояла Меланта.
— Я поймала тебя! — заявила она.
Она опустилась на колени и стала продвигать веревку дальше, спутывая его руки. Он снизу смотрел на нее.
— Сколько? — спросил он.
— Все твои земли и замки, рыцарь, если хочешь подняться опять.
— Другим я заплатил лишь один гроут.
— Ха, — произнесла она. — Меня не привлекают такие мелкие подачки.
Он потянул ее на себя и, обхватив ее голову руками, стал целовать.
— Все твое, наглая девка, — произнес он, не отрывая своих губ от нее. — Но берегись завтрашнего дня, когда настанет мужской день.
— Сначала поймай меня!
Он перекатился, сел и обмотал ее концами веревки.
— Да вот ты уже и попалась.
Она завизжала и стала вырываться, совсем как простая крестьянка.
— Предатель. Ни за что.
Пар от их дыхания сплетался в облачка и, поднимался над ними. Он не пускал ее. Тогда, смеясь, она попробовала оттолкнуть его.
— Не выйдет. Никакой хитрюга не сможет выманить у меня мои земли.
Он вдруг замер, стоя рядом с ней на коленях и глядя ей в глаза.
— Меланта, — сказал он вдруг серьезно. — Никогда не обвиняй меня в этом. Даже в шутку.
Она положила свои руки ему на плечи.
— Откуда такая серьезность, рыцарь-монах? Не утомляй меня своей серьезностью.
— Нет, моя госпожа. Я и так очень долго молчал. — Он стал подниматься. — Я позволил счастью захватить мой рассудок. Мы не можем навечно оставаться здесь… Моя госпожа, — продолжал он, — если из-за нашей женитьбы вы не можете возвращаться назад, то я ведь совсем не прошу открывать ее всем. Мы сможем хранить ее в тайне столько, сколько вы сочтете нужным.
— Ты жалеешь о том, что случилось?
— Я никогда не пожалею об этом. Но мир может очень жестоко принять ваш каприз. Поэтому-то вы, наверное, медлите, оставаясь здесь. Я обручился совсем не с целью завладеть вашим богатством или землями. Я вполне обойдусь и без публичного признания своих прав на вас, пока вы не сочтете возможным заявить об этом открыто. Пусть даже все продлится очень долго.
— Какие грустные мысли! — Она потянулась и сорвала маленький подснежник. — Ты меня очень утомил.
— Мы должны прямо взглянуть на обстоятельства. Вам надо прибыть к себе в замок.
— Чума, — сказала она. — Я боюсь. Он покачал головой.
— Я поеду один и узнаю, что в мире. День — другой, и мы все будем знать.
Она стала сматывать веревку себе на руку.
— Твои речи досаждают мне, — произнесла она. Затем отбросила цветок и поднялась. — Пойдем, я хочу веселиться, а не уезжать.
Затем она обняла его и так яростно поцеловала, что он забыл про все «где», «куда» и «зачем». Она могла так легко заставить его позабыть о месте и времени. И даже о своем собственном имени.
В среду, направляясь на разведку, высоко в горах Рук встретил Дезмонда, который наигрывал печальные мелодии, сидя у дороги и глядя в туман, сплошною стеною окутывающий горы. Пребывая в своем печальном настроении, мальчик, кажется, не замечал ничего вокруг. Однако он расположился таким образом, что его нельзя было не увидеть с дороги. И так как все знали, что Рук собирается выехать во внешний мир для изучения ситуации, то было ясно, что такое местоположение юноши означало его молчаливую просьбу поговорить с Руком. Рук с улыбкой рассматривал меланхоличную позу и согбенную фигуру своего дозорного. Кажется, он понимал, что волнует Дезмонда.
Он привязал свою гнедую кобылу к дереву и направился к скалам, где на выступе, поджав ноги, сидел юноша. Тот довольно естественно проявил свое удивление, произведя нескоолько неприятных звуков на своем рожке.
Рук прислонился к выступу.
— Что, пропала овца?
— Нет, мой господин! — Он открыл рот, собираясь продолжить, но вдруг опомнился, спустил ся с
