Я только что поступила в медучилище и не могла позволить себе травку. Поэтому договорилась с Лореттой: пусть она меня трахает, но снабжает за это кокаином. Наша связь продлилась почти шесть месяцев. Потом я встала на ноги и к тому же полюбила Мага.
— Бедняжка Лоретта, — продолжила Кимберли, пока они с Эпониной вытирали друг другу спины в комнатке, примыкавшей к душевой. — Сердце ее было разбито. Она предлагала мне все, что угодно, вплоть до своих клиентов. Наконец она мне надоела, и я попросила Мага выставить ее из Денвера.
На лице Эпонины промелькнуло легкое недовольство.
— Боже, — сказала Кимберли. — Ты опять собираешься читать мне мораль. Таких мягкосердечных убийц я еще не видела. Ты мне иногда напоминаешь Добряка Пару Туфель, был такой парень у нас в старших классах.
Когда девушки уже собирались оставить душевую, к ним подошла невысокая негритянка с волосами, заплетенными в косы.
— Ты — Кимберли Гендерсон? — спросила она.
— Да, — кивнула та, поворачиваясь к подошедшей, — но что…
— Это ты живешь с королем Накамурой? — перебила ее темнокожая девушка. Поскольку Кимберли не ответила, она продолжала: — Если так, то я нуждаюсь в твоей помощи.
— Чего тебе нужно? — резко спросила Кимберли.
Негритянка вдруг разрыдалась.
— Мой Рубен ничего плохого не хотел. Он просто напился той дряни, которой торгует охрана, и не знал, что разговаривает с королем.
Кимберли подождала, пока девушка успокоится.
— А что у тебя есть? — спросила она шепотом.
— Три ножа и две упаковки динамита-кокомо, — столь же негромко ответила темнокожая.
— Принеси, — улыбнулась ей Кимберли. — А я назначу время, когда твой Рубен сможет извиниться перед мистером Накамурой.
— Кимберли тебе не нравится, так ведь? — спросила Эпонина у Уолтера Брекина. Огромный негр с мягким взглядом умел извлекать из клавиатуры колдовские звуки. Он наигрывал веселый джазовый мотивчик и глядел на свою прекрасную даму, пока трое его соседей находились по взаимному соглашению в общественных местах.
— Да, это так, — неторопливо согласился Уолтер. — Она не такая, как мы. Забавная девица, но в сердце своем по-настоящему скверная.
— Что ты хочешь сказать?
Перейдя на балладу с более легкой мелодией, Уолтер играл должно быть с минуту, прежде чем ответил.
— Перед законом все мы равны, все мы убийцы. Но не для меня. Я придушил человека, растлившего мальчика… моего брата. Ты убила сукина сына, безумца, который разрушил всю твою жизнь. А твоя подружка Кимбрели со своим дружком отправила на тот свет троих незнакомых ей людей просто ради наркотиков и денег.
— На это ее принудила пойти наркотическая зависимость.
— Не важно. Каждый из нас отвечает за все свои поступки. Если ты пьешь всякое дерьмо, твоя беда, но за поступки ты отвечаешь.
— В заключении она получила отличную характеристику. Все врачи, с которыми она работала, утверждают, что Кимберли великолепная медсестра.
Уолтер оставил свою клавиатуру и поглядел на Эпонину.
— Что нам с тобой Кимберли, — проговорил он. — Времени у нас немного… Ты обдумала мое предложение?
Эпонина вздохнула.
— Да, Уолтер. Ты мне нравишься, мне приятно заниматься любовью с тобой, но предлагаемый тобой союз слишком похож на брачный… Увы, дело в тебе. Кстати, мне кажется, что ты предпочитаешь общество Малкольма…
— Причем тут Малкольм, — перебил ее Уолтер. — Он столько лет был моим близким другом, с самых первых дней, проведенных мной в колонии для заключенных в Джорджии. Мы вместе играем. Если занимаемся сексом, то только тогда, когда нам одиноко. Мы с ним родственные души.
— Знаю, знаю… собственно, дело не столько в Малкольме, меня смущает сам принцип… Уолтер, ты нравишься мне, ты знаешь это. Но… — Эпонина умолкла, пытаясь одолеть сложные чувства.
— Мы уже в трех неделях пути от Земли, — проговорил Уолтер, — до Марса нам еще лететь шесть недель. Сильнее меня на «Санта-Марии» нет никого. Если я скажу, что ты моя девушка, тебя никто пальцем не тронет все это время.
Эпонина припомнила неприятную сцену, которую видела утром: двое заключенных из Германии рассуждали о том, легко ли изнасиловать женщину в тюремной камере. Они знали, что она слышит их, но даже не подумали понизить голос.
Наконец она позволила огромным ручищам Уолтера обхватить ее.
— Пусть будет по-твоему, — тихо сказала она. — Но не жди от меня слишком многого… я — трудная женщина.
— А у Уолтера, по-моему, что-то с сердцем, — прошептала Эпонина. Дело было посреди ночи, и две их соседки по комнате уже спали. Кимберли на своей койке под Эпониной все еще была во власти кокомо, выкуренного два часа назад. Она не уснет еще несколько часов.
— Не правила на корабле, а глупость клепаная. Господи! Даже у нас в Пуэбло, в исправительном лагере, правил и то было меньше. Какого черта нельзя оставаться вне кают после полуночи? Что плохого мы можем сделать?
— У него случаются боли в груди, а если мы увлечемся любовью, он всегда потом отдышаться не может… Не посмотришь ли его?
— А что делать с Марчелло? А? Что за глупый осел? Он приглашает меня на всю ночь остаться в его каюте, а я сижу с Тосио. Он думает, что делает? Даже охрана, по-моему, опасается докучать королю- японцу… Что ты сказала, Эпонина?
Приподнявшись на локте, француженка перегнулась через край постели.
— Ким, я об Уолтере Брекине, — сказала она, — об Уолтере. Ты можешь сделать паузу и выслушать меня?
— Хорошо, хорошо. Что там с твоим Уолтером? Чего ему нужно? Всем чего-нибудь да надо от короля. Так что я теперь в известной мере сделалась королевой.
— Я думаю, что у Уолтера больное сердце, — громко проговорила возбужденная Эпонина. — Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на него.
— Ш-ш-ш! — произнесла Кимберли. — А то нас вздуют, как ту дуру-шведку… Эп, заткнись, я не доктор. Я могу сказать, когда сердце бьется неровно, но и только… Тебе нужно отвести Уолтера к тому кардиологу — как его там звать, — тому спокойному, что всегда сам с собой, когда никого не обследует…
— Доктору Роберту Тернеру, — перебила ее Эпонина.
— Ага, к нему… Он такой профессиональный, внимательный, отстраненный… никогда не скажет ничего, кроме как на докторском. Трудно даже поверить, что прострелил головы двоим, но это здесь ни при чем…
— А ты откуда
— Марчелло сказал мне. Мне было интересно, мы хохотали, он дразнил меня и говорил: «Ну как, твой японец заставляет тебя стонать?», «Тот тихий доктор сможет заставить?»
— Боже, Ким, — встревожилась Эпонина, — ты успела переспать и с Марчелло?
Ее подружка расхохоталась.
— Только два раза. Он лучше говорит, чем трахает. И эгоист к тому же… король-японец все же внимательнее.
