чернокожим неудачником, которого привлекли к ответственности лишь по косвенным уликам. Он утверждал, что в тот трагический день Тайсон только доставил покупки в мой дом. Это не мой подзащитный, говорил адвокат, это какой-то неизвестный маньяк перелез через ограду «Зеленого Братства» и украл драгоценности, а затем убил Линду и детей.
— И в последние два дня суда я понял — скорее по манере присяжных, чем по чему-либо еще, — что Тайсон будет оправдан. Я обезумел от праведного гнева. Разве можно было усомниться в том, что именно этот молодой человек совершил преступление? Я не мог даже представить себе, что его оправдают.
— Каждый день во время судебного процесса — он затянулся на шесть недель — я появлялся в здании суда со своим небольшим медицинским чемоданчиком. Сперва охранники проверяли при входе его содержимое, но некоторое время спустя, проникшись симпатией к моему горю, они перестали обыскивать меня. Перед завершением суда я слетал на уик-энд в Калифорнию, якобы намереваясь посетить медицинский семинар, а на самом деле за тем, чтобы купить на черном рынке ружье, которое могло поместиться в мой чемодан; как я и рассчитывал, в тот день, когда должны были объявить приговор, охранники не стали заглядывать в него.
— Приговор оказался оправдательным, присутствовавшие в зале заседания подняли шум, чернокожие на галерее кричали ура. Карл Тайсон и его защитник, еврей по имени Ирвинг Бернштейн, обнимались. Но я был готов к этому. Открыв свой чемодан, быстро выхватил ружье, перепрыгнул через барьер и убил обоих, выстрелив по очереди из каждого ствола.
Доктор Тернер глубоко вздохнул и продолжил:
— Я никогда прежде не признавался себе в том, что был не прав. И только оперируя вашего друга, мистера Диаба, отчетливо понял, насколько этот эмоциональный взрыв отравил мою душу… на все эти долгие годы. Ведь месть не возвратила к жизни ни жену, ни детей. Она не принесла мне и крохи счастья, разве что позволила испытать низменное животное удовлетворение, когда я понял, что Тайсон и его адвокат умирают. — В глазах доктора Тернера стояли слезы. Он поглядел на Элли. — Возможно, вы не сочтете меня достойным вашей руки, но я люблю вас, Элли Уэйкфилд, и очень хочу, чтобы вы стали моей женой. И прошу вас простить меня за то, что я натворил много лет назад.
Элли поглядела на доктора Тернера и вновь пожала его руку.
— Я очень мало знаю о любви, — медленно проговорила она, — поскольку не имела возможности испытать ее. Но я знаю свои чувства к вам. Я восхищаюсь вами, уважаю вас, возможно, даже люблю. Конечно, сначала мне хотелось бы посоветоваться с родителями, и… доктор Роберт Тернер, если они не будут возражал», я с радостью выйду за вас замуж.
8
Николь перегнулась через раковину и взглянула на свое отражение в зеркале. Провела пальцами по морщинкам под глазами, разгладила седеющие волосы. А ты уже почти старуха, сказала она себе и улыбнулась. «Я старею, стареют руки, придется закатывать брюки», — громко провозгласила она.
Николь расхохоталась и, повернувшись спиной к зеркалу, обернулась, чтобы видеть себя со спины. Зеленое платье с желтоватым отливом, которое она намеревалась надеть на свадьбу Элли, плотно обтягивало спину, стройную и худощавую — в ее-то годы. «Не так уж и плохо, — одобрила свой вид Николь. — Во всяком случае, Элли нечего стыдиться».
На столе возле ее кровати стояли две фотографии — Женевьевы и ее мужа-француза, которые передал ей Кэндзи Ватанабэ. Возвратившись в спальню, Николь взяла фотографии и поглядела на них. «Я не могла присутствовать на твоем венчании, Женевьева, — невольно взгрустнула она. — И даже никогда не видела твоего мужа».
Стараясь справиться с чувствами, Николь поспешно перешла на другую сторону спальни. Там она почти минуту глядела на фотографию Симоны и Майкла О'Тула в день их венчания и свадьбы в Узле. «И тебя я оставила… всего лишь через неделю после свадьбы… Ты была такой молодой, Симона, но во многом куда более зрелой, чем Элли…»
Она не позволила себе закончить эту мысль. Слишком тяжело было вспоминать обеих дочерей. Гораздо спокойнее обратиться к настоящему. Николь протянула руки и сняла фотографию Элли, висевшую на стене вместе с фотографиями своих братьев и сестер. «Итак, я выдаю замуж третью дочь, — подумала она. — Невозможно представить. Иногда жизнь идет чересчур быстро».
Перед глазами Николь промелькнула Элли в различном возрасте: тихая кроха, лежащая возле нее в Белой комнате в недрах Рамы; потрясенное детское личико, когда они приближались к Узлу на кораблике-челноке; повзрослевшая девушка в момент пробуждения после долгого сна и, наконец, зрелая решимость и отвага, с которыми она обратилась к гражданам Нового Эдема, защищая доктора Тернера и его планы. Мысленное путешествие в прошлое принесло много воспоминаний.
Николь повесила фотографию Элли на стенку и начала раздеваться. Она только что убрала платье в шкаф, когда услышала странный звук: словно кто-то плакал, тихо-тихо, так что едва было слышно. «Что это?» — удивилась она. Николь посидела спокойно несколько минут. Но шум не повторился, потом она встала и вдруг ощутила странное чувство; ей показалось, что в комнате присутствуют Женевьева и Симона. Николь торопливо огляделась — вокруг никого.
«Что со мной? — спросила она себя. — Может быть, переработала? Или же дело Мартинеса и внезапное замужество дочери заставили меня перенервничать? Или начинается очередной из моих психических эпизодов?»
Николь попробовала успокоиться, для чего принялась медленно и глубоко дышать. И все же не сумела избавиться от ощущения, что Женевьева и Симона присутствуют в комнате. Это ощущение было настолько сильным, что Николь едва удерживалась, чтобы не заговорить с ними.
Она отчетливо вспомнила свои разговоры с Симоной перед ее свадьбой с Майклом О'Тулом. «Быть может, поэтому-то они и пришли ко мне, — подумала Николь. — Чтобы напомнить мне о том, что я позабыла поговорить с Элли перед замужеством». Николь громко рассмеялась — пожалуй, чуточку нервно, — но мурашки не исчезали с кожи на ее руках.
«Простите меня, мои дорогие, — сказала Николь, обращаясь к фотографии Элли, а также к Женевьеве и Симоне, незримо витавшим в комнате. — Обещаю, что завтра…»
На этот раз крик ни с чем нельзя было перепутать. Николь на мгновение застыла в спальне, адреналин прихлынул в кровь. И бросилась бежать через весь дом в кабинет, где работал Ричард.
— Ричард, — произнесла она, прежде чем войти в кабинет, — ты слышал?..
Николь остановилась на полуслове. В кабинете был кавардак. Ричард сидел на полу, лицом к двум мониторам, окруженным грудой разного электронного хлама. В одной руке он держал крошечного робота, принца Хэла, в другой находился драгоценный карманный компьютер, сохранившийся с времен «Ньютона». Над ним склонились три биота — две Гарсиа и один частично разобранный Эйнштейн.
— Привет, дорогая, — невозмутимо проговорил Ричард. — Что ты делаешь здесь? Я думал, ты уже спишь.
— Ричард, по-моему, я услыхала крик птицы. Только что, буквально минуту назад… и совсем близко. — Николь помедлила, соображая, следует ли говорить мужу о посещении Женевьевы и Симоны.
Чело Ричарда нахмурилось.
— Я ничего не слышал, — ответил он. — А вы? — спросил он у биотов. Все они покачали головами, в том числе и Эйнштейн, из открытой грудной клетки которого тянулись четыре кабеля, подсоединенные к стоявшим на полу мониторам.
— Я
— Я? Ничем особенным. Просто затеял новый проект.
— Ричард Уэйкфилд, — быстро проговорила она, — ты не хочешь сказать мне правду. Ты хочешь,
