влезть на этот холм, или он отправится прямой дорогой в ад.
– А я вас отправлю под арест! – вскричала Эмма, обнимая дрожащее животное за шею. – Эта повозка для него слишком тяжела. Он не может ее тащить, тупой ты ублюдок!
– Убирайся прочь! – Цепь взвилась в воздух и ударила оземь у самых ее ног. – Прочь, или я раскрою тебе голову!
Руки Эммы судорожно сжались вокруг животного.
Поглядев на багровое лицо мужчины, она поняла, что он от ярости ничего не соображает и грозит ей вполне серьезно. Однако отступить она не могла. Ей никогда не простить себя, если она даст забить несчастного осла до смерти.
– Сэр, – начала она примирительным тоном, но в ответ он разразился градом непристойностей и отвел назад руку с цепью, намереваясь ее ударить.
Внезапно события стали развиваться с такой быстротой, что она не успела ничего сообразить.
Рядом вдруг оказался Николай, который с неистовой силой схватил ее и закрыл своим телом как раз в тот момент, когда блестящая дуга опустилась. Она ощутила, как вздрогнул он от удара металлических звеньев, и услышала свист втянутого сквозь зубы воздуха. Резким толчком он отшвырнул ее в сторону.
Для Николая прикосновение цепи к спине неожиданно прорвало плотину глубоко запрятанных переживаний. Настоящее исчезло, растворилось в небытие, явью стало лишь прошлое, которое нахлынуло бурным потоком безумия, опустошения, жаждой крови. Мгновенной вспышкой вернулась к нему агония пытки в царском застенке, он вновь ощутил боль в иссеченной кнутом спине… «Почему бы вам не признаться, ваша светлость?» Руки его сомкнулись на шее здоровяка, зрачки впились в водянисто-голубые глаза, полные злобы и зарождающегося страха. Черный убийственный гнев затуманил сознание князя.
– Нет, – захныкал хозяин повозки, барахтаясь в жестоких руках Николая и тщетно пытаясь оторвать их от себя жирными короткими пальцами.
Николай продолжал сжимать его горло, и тот, придушенный, смолк. Сильные пальцы князя впились в толстую напрягшуюся шею. Жажда убить сочилась из его пор, как пот. Лишь один звук пробился в сознание Николая: грудной женский голос тихо и настойчиво звал его, оттягивая от края бездны.
– Ник, Ник, отпустите его!
Он заморгал, вздрогнул, оглянулся на голос. Эмма стояла рядом. Ее синие глаза потемнели и удержали его взгляд.
– Отпустите его, – повторила она. Порыв свирепой ярости прошел, и Николай послушно подчинился ее тихому приказу, с неохотой выпустив из рук шею коренастого мужчины.
Шатаясь от ужаса, прикрывая руками горло, тот скрылся в толпе, успев хрипло прокричать предостережения окружающим зевакам:
– Это дьявол! Гляньте на его глаза… Видите, он точно дьявол!..
Некоторые поспешили убежать, другие остались, жалуясь, что повозка загородила им дорогу и необходимо очистить перекресток.
Несколько добровольцев вызвались оттащить повозку с кирпичами к обочине.
Пальцы Николая были все еще судорожно скрючены. Он попробовал их разогнуть несколько раз. Стремясь согнать напряжение, покрутил запястьями, как сквозь туман наблюдая, что под присмотром Эммы ослика выпрягли из повозки. Четко и ясно она отдала распоряжение одному из лакеев привязать тощее животное сзади к лакированной карете.
– Мы отведем его к дому моей семьи, – ответила она на почтительный вопрос лакея. – Думаю, он сможет дойти, если карета будет ехать не слишком быстро.
Николаю хотелось поскорее покинуть это место. Неразбериха и смятение окружающих не шли ни в какое сравнение с внутренним хаосом, воцарившимся в его душе. Ему было необходимо очутиться в каком- либо тихом уголке, чтобы прийти в себя и хорошенько обдумать происшедшее. Он впился пристальным взглядом в спину Эммы, посылая ей безмолвный приказ оглянуться. Она обернулась через плечо и, осознав его состояние, сразу послушалась мысленной команды. Внешне спокойная и невозмутимая, она вернулась к экипажу. Николай влез в карету вслед за ней и уселся напротив. К своему удивлению, он заметил, что она побледнела и стиснула руки.
– Я все время сталкиваюсь с подобными издевательствами, – взволнованно проговорила она, – но никогда к этому не привыкну. Зачем люди так жестоки?
Николай ничего не ответил, лишь резко задернул занавески на окнах кареты, чтобы не видеть роящуюся толпу. Эмма вглядывалась в полумрак, стараясь прочесть выражение его лица. Карета снова поехала.
– Наверное, вам было очень больно, когда цепь вас ударила? – робко спросила она. – С вами все в порядке?
Николай коротко кивнул, все еще охваченный старыми мрачными воспоминаниями. Как мог он так легко утратить над собой контроль? Он никогда не терял присутствия духа. Это было бы слабостью, которую он не мог себе позволить.
Запустив пальцы в рассыпавшиеся локоны, Эмма заговорила снова:
– Благодарю вас за то, что пришли мне на помощь. Вы меня спасли, так что я, кажется, снова у вас в долгу.
– На этот раз нет, – отозвался он. Внимание его медленно переключилось на нее. Хотя она отвернулась от него, ему показалось, что она пытается побороть слезы. – Тебе нужен платок? – спросил он.
Эмма покачала головой, отказываясь, но он все-таки вытащил платок из кармана и протянул ей.
– Я не плачу, – сказала она. – Я никогда не плачу. Слезы ничем не могут помочь, и лучше мне от них не становится.
Тем не менее она взяла мягкий полотняный квадратик, шумно высморкалась в него и с вызовом посмотрела на князя.
Сердце Николая забилось вдруг гулко и часто. Другие женщины пользовались слезами, чтобы обольстить или вызвать сочувствие, но его это никогда не трогало. Только Эмма смогла его взволновать, Эмма, старательно отрицавшая свою слабость, глядевшая с вызовом, чтобы он не смел ей сочувствовать.
Николай поймал себя на том, что склоняется к ней. Она невольно отпрянула, но он, не обращая внимания, обнял ее. После краткой борьбы она обмякла и прильнула к нему, прижавшись грудью к его груди. Ее волосы не были надушены, а пахли лесной свежестью, словно она отдыхала в зарослях фенхеля или на ковре жесткого зеленого мха. Он глубоко вдохнул этот аромат и замер, с трудом сохраняя самообладание: все его тщательно продуманные планы грозили рухнуть под напором необоримого желания. Каким-то чудом он заставил свои руки лежать спокойно и безжизненно у нее на спине, хотя испытывал отчаянную потребность трогать и гладить трепетное девичье тело.
– Упрямая, порывистая глупышка, – шептал он по-русски, зная, что она не может его понять. – Я ждал тебя тысячу ночей. Будучи с другими женщинами, я воображал, что это ты. Занимаясь с ними любовью, я притворялся, что держу в объятиях тебя. Скоро ты узнаешь, что предназначена мне судьбой. Скоро ты придешь ко мне…
Растерянная, озадаченная потоком непонятных слов на чужом языке, Эмма потрясла головой.
– Что вы сказали?
Николай замолчал, завороженный темным блеском ее сапфировых глаз. Он жаждал прильнуть губами к ее коже, осыпать поцелуями золотую россыпь веснушек, огненную бахрому ресниц. Его прославленное самообладание ускользало из-под контроля, протекая как песок между пальцами. Огромным усилием воли он взял себя в руки, вновь овладел своими чувствами и произнес с прохладцей, чуть насмешливо:
– Я сказал, Рыжик, что для слез нет повода. Не надо так переживать.
– Ничего не могу с собой поделать, – ворчливо отозвалась она. – Я всю жизнь такая… не к месту и не вовремя. Как бы мне хотелось быть как все вокруг. Единственной моей надеждой на это было выйти замуж за лорда Милбэнка.
