притягательной.
– Княгиня Эмма, – нерешительно заговорил Сомс, – если мне будет дозволено высказать личную просьбу…
– Говорите, ради Бога. Возможно, это оживит мое утро.
– Вы необычайно привлекательная женщина, ваша светлость. Я почел бы за честь когда-нибудь написать вас. Вот такой, как вы сейчас.
Эмма рассмеялась при этом предложении.
– И как же вы назовете свое произведение? «Сумасшедшая»? «Взбалмошная леди»?
– Я говорю совершенно искренне, ваша светлость. Вы обладаете редкой своеобразной красотой, которую хотел бы запечатлеть любой художник.
Эмма скептически вздернула брови.
– Могу указать вам сотню женщин, гораздо более красивых, начиная с моей мачехи.
Сомс покачал головой.
– Шаблонные лица и фигуры найти нетрудно. Меня они мало интересуют. Но вы… – Он замолчал. На порог упала тень: в дверном проеме возник Николай и остановился.
– Я согласен, – проговорил он, услышав последнюю фразу. – Мне хотелось бы, чтобы портрет княгини написал человек, сумевший оценить ее красоту. Заказ ваш, если вы сможете представить мне удовлетворительные образцы вашего искусства.
– Разумеется, я… – начал было Сомс.
– Я не хочу, чтобы писали мой портрет, – насупилась Эмма, сердито сверкнув глазами на мужа.
– Но я этого хочу. – Он глянул случайно на стоявшего рядом с ней ребенка, и улыбка его потускнела. Резко обернувшись к художнику, он шагнул к картине. – Я пришел посмотреть, как далеко вы продвинулись, Сомс.
– Теперь работа пойдет быстрее: я сумел подобрать наиболее удачный способ растворения верхних слоев, – объяснил Соме. – Пока же я открыл лишь часть левой руки мужчины.
– Это я вижу, – откликнулся Николай, зачарованно впившись взглядом в открытый фрагмент портрета. Его левую руку стало жечь и покалывать. Он несколько раз согнул и разогнул пальцы, скрестил руки на груди… Голова плыла, мысли путались… Он с трудом отвел глаза в сторону. – Мы обсудим портрет моей жены попозже, – пробормотал он. – А теперь не давайте им отвлекать вас от работы.
– Они мне не мешают, – поспешил возразить художник, но Николай уже вышел из комнаты. Художник вопросительно взглянул на Эмму, которая ответила ему саркастической улыбкой.
– Обходительный джентльмен – мой муж, не так ли?
Но она покинула мастерскую, прежде чем Сомс успел отозваться. Маленький мальчик следовал за ней по пятам.
На следующий вечер настал момент, когда Николай вынужден был наконец прямо обратиться к своему сыну. Он сидел у себя в покоях в одиночестве, медленно и задумчиво попивая ледяную водку в надежде, что она притупит нарастающее ощущение тревоги. Все было неладно. Все шло наперекосяк, и впервые в жизни он оказался слишком неповоротливым и медлительным, чтобы приспособиться к меняющейся обстановке. Он уже несколько недель не навещал спальню Эммы, и жгучее желание разъедало ему сердце. Он жаждал касаться ее, целовать ее кожу, стискивать в ладонях мягкие рыжие кудри, обладать этим юным податливым телом. Но ему не хотелось, чтобы Эмма поняла, как сильно он в ней нуждается, как жаждет ее, из страха, что тогда она, осознав его слабость, обратит его желание против него.
Его бесило, что Эмма ловко воспользовалась открывшейся историей с его внебрачным сыном и сначала разыграла обманутую жену, а затем решила оставить ребенка в их доме. Конечно, на самом деле у нее не было власти удерживать здесь Джейкоба, и Николай мог бы хоть завтра отправить его куда-нибудь. Проклятие заключалось в том, что он был почти благодарен… благодарен Эмме за то, что она твердо решила оставить ребенка в доме. Николай часто ловил себя на том, что наблюдает за мальчиком, сгорая от желания поговорить с ним и в то же время мучаясь его необычайным сходством с Михаилом.
Странный тихий звук прервал его размышления. Николай поставил на столик стакан с водкой и напряженно прислушался. Это были приглушенные рыдания.
– Миша, – невольно прошептал он в ужасе: суеверие возобладало над разумом. Нет, конечно, это не мог быть его брат… Но всхлипывания, слезы… Тихие рыдания маленького мальчика…
Поднявшись, Николай, пошатываясь, вышел из комнаты, охваченный неодолимым страхом, которого не испытывал с детства. Следуя на жалобный плач, он пересек холл, повернул за угол и увидел у дверей Эммы съежившуюся маленькую фигурку.
– Джейкоб, – с трудом произнес он. Имя сына непривычно и странно слетело с его губ.
Мальчик испуганно вздрогнул и поднял глаза. У него было несчастное, заплаканное лицо. Этот мерцающий от слез взгляд пронзил Николая до глубины души, до самого потаенного, самого болезненного ее уголка.
– В чем дело? – резко выдохнул он. – Ты заболел?
Джейкоб покачал головой и еще больше сжался в комочек у косяка, подобрав ноги под ночную рубашонку.
– Чего ты хочешь? Может, ты голоден? Или хочешь пить?
Тут дверь отворилась, и на пороге показалась Эмма в белой ночной рубашке и пеньюаре. Лицо ее было сонным и нежным. Первым она увидела Николая и открыла было рот, но вопрос замер у нее на губах: взгляд ее упал на несчастную фигурку на полу у ее ног.
– Джейк? – Она присела на корточки и притянула ребенка к себе, затем подозрительно посмотрела на Николая. – Что ты ему сделал?
– Ничего, – проворчал Николай. Ноги его словно приросли к полу. Так, не шевелясь, он наблюдал, как Эмма обвила тонкими руками тельце малыша.
– Что с тобой, Джейк? – спросила она. – Расскажи мне, что случилось?
Губы Джейкоба тряслись, слезы ручьем лились по щекам. Он с трудом выговорил:
– Я х-хочу к маме!
Он обхватил Эмму за шею и вцепился ручонками в ее локоны.
– Разумеется, дорогой мой, – бормотала она, крепко прижимая его к себе. – Разумеется. – Она баюкала его на коленях, не обращая внимания на то, что личико его заревано.
Зрелище, представшее перед Николаем – женщина, утешающая дитя, особенно женщина высшего круга, к которому принадлежала Эмма, – было ему непривычно. Его собственная мать полностью предоставила заботу о детях слугам и гувернерам, не желая заниматься их воспитанием. У Николая никогда не было возможности познакомиться с теплом семейного круга, за исключением разве что редких посещений дома Стоукхерстов. Неожиданное открытие, что Эмма может быть такой по-матерински отзывчивой, ошеломило его и наполнило странной тоской и бессмысленным гневом. Если бы кто-нибудь вроде нее вступился в свое время за него и за Михаила! Она никогда никому не позволила бы избивать маленького ребенка. Она бы утешила и защитила Мишу.
Николай с трудом сдерживал безумный порыв опуститься около нее на колени, обнять жену и плачущего сына, стать частью их объятия. Холод одиночества заставил его содрогнуться. Но именно в этот миг Эмма посмотрела на него враждебным взглядом, как на чужака. Она не произнесла своих мыслей вслух. Но они и так были ясны. «Ты ничего не можешь для нас сделать… Ты здесь лишний».
Не сказав ни слова, Николай повернулся и пошел прочь через холл. За углом он остановился и прислонился к стене. От нахлынувших воспоминаний его била дрожь. Он вспомнил о той ночи в России, когда его вызвали, подняли из постели любовницы и сообщили о Мише. «Сегодня вашего брата убили. Ему перерезали горло…» И долгие поиски правосудия, справедливости, закончившиеся его местью, убийством графа Щуровского. Нет! Не надо думать об этом… Но услужливая память вернулась слепящей вспышкой, и он увидел себя шагающим к пьяной фигуре Щуровского, распростертого на смятой постели. В спальне стояла особая вонь, смесь застарелого пота и винных паров. Сердце Николая гулко стучало, полное страха и жажды крови. Он ничего не слышал, кроме этого громового стука, даже жалкого вскрика Щуровского, увидевшего лицо своего убийцы…
