английском. Мысли путались, все стало зыбким, расплывалось…
– В чем дело? – резко спросила Эмма, но он только растерянно помотал головой.
Последовавшее напряженное молчание нарушил мистер Сомс, почти вбежавший в библиотеку с реставрируемой картиной в руках.
– Ваша светлость, – заговорил он на ходу, не замечая, что прерывает семейную сцену. Улыбнувшись при виде Эммы, он бережно водрузил картину на стол Николая и отступил. – Княгиня Эмма, я расчистил портрет. Вы непременно должны на него взглянуть. Это нечто необыкновенное. Видите?
Николай сосредоточил взгляд на портрете. Перед ним был мужчина лет тридцати, с золотисто- каштановыми волосами, янтарными глазами, высокими скулами, резко очерченным овалом лица и упрямым, крепко сжатым ртом.
«Бог ты мой! – Он словно уставился в зеркало. Это была точная его копия. – Это мое лицо, мои глаза…»
Внезапно голову снова пронзила острая боль. Он попытался отвести взгляд в сторону и не смог. Как сквозь туман до него донеслось потрясенное восклицание Эммы:
– Это же вылитый ты!
Последнее слово эхом прокатилось в его мозгу: «Ты-ты-ты…»
Николай сделал отчаянную попытку вырваться из странного наваждения, но тело и разум не повиновались ему. Он зашатался и рухнул на пол. Картина словно затягивала его в себя, магнитом тянула душу, высасывая жизнь из цепенеющего тела. Он погружался во тьму, и цвет, ощущения, само время уходили, уносились от него прочь тающим водоворотом теней.
«Я умираю», – подумал он, захлебываясь в потоке горького раскаяния. Какую пустую жизнь он вел! Теперь никто о нем не пожалеет, не заплачет на его могиле. Внезапно ему захотелось, чтобы Эмма обвила его сильными тонкими руками, влила в него тепло… Но вокруг была пустота… ничто… Лишь мучительное смятение угасающих мыслей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
(В этой части автор излишне вольно обращается с хронологией и реалиями русской жизни Петровского времени.)
Глава 7
Кто-то проговорил по-русски:
– Ваша светлость, пора ехать. Ваша светлость…
Незнакомый голос неотступно бубнил, и Николай, медленно просыпаясь, застонал от мучительного стука в висках. Во рту стоял кислый привкус выпитого накануне вина. Протерев глаза, он обнаружил, что сидит за дубовым столом, уронив голову на твердую столешницу.
– Всю-то ночь вы пили, – продолжал корить его незнакомец. – Уже и времени нет побриться и переодеться перед выбором невесты. Пожалуйста, князь-батюшка, просыпайтесь поскорее. Надо!
– О чем ты болтаешь? – озадаченно пробормотал Николай. Голова была налита тяжестью. В комнате пахло знакомо и уютно: не приторным ароматом крахмала и шерстяных тканей, как в его английском доме, а свечным воском, березовыми дровами и кисленькой терпкостью клюквы. Этот запах был таким родным, так сильно вызвал в памяти родину, что он снова закрыл глаза и глубоко, с наслаждением вдохнул. Постепенно в мыслях всплывало недавнее: ссора с женой, портрет….
– Эмма, – произнес он, с усилием, поднимая голову, и, протерев глаза, продолжал:
– Где моя жена? Где…
Однако слова замерли у него на устах при виде незнакомой обстановки. Худенький юноша в старинном русском платье терпеливо ждал рядом. Его карие, такие же темные, как волосы, глаза сверкали раздражением и досадой.
– Ваша светлость, мы найдем вам жену, как только вы соизволите проснуться и отправиться на смотрины.
Николай подпер голову руками и прищурился:
– Ты кто такой?
Молодой человек тяжело вздохнул:
– Боюсь, вы приняли больше, чем я думал. Если хозяин не помнит, как зовут его любимого дворецкого, у него наверняка в голове туман. Как же мне быть, как не Федькой Сударевым. – Он подхватил Николая под локоть, чтобы помочь ему встать из-за стола, но Николай с тихим рычанием стряхнул его руку.
– Не тронь меня!
– Я пытаюсь вам помочь, князь-батюшка.
– Тогда скажи лучше, где я… и что случилось после того, как…
Тут Николай случайно опустил глаза и замолк на полуслове, заметив, во что одет. На нем были бархатная безрукавка, узкие штаны и белая рубашка с широкими, подхваченными в манжетах рукавами. Наряд выглядел нелепо старомодным, как и платье дворецкого. Вспыхнув от злости и стыда, он решил, что это чья-то глупая шутка. Однако когда он огляделся кругом внимательно, досада его сменилась тревожным изумлением.
Комната оказалась точной копией его покоев в московском особняке Ангеловских. Выложенный хитроумным узором, на манер персидского ковра паркет, позолоченная мебель, тончайшая кружевная резьба на стенах и окнах были знакомы ему с детства. Но когда он оказался в изгнании, все это осталось там, на родине.
Николай, пошатываясь, поднялся.
– Что происходит? – прошептал он. – Где я? – Голос его зазвенел, срываясь в крик:
– Эмма, где ты, черт тебя побери?!
Федька встревоженно уставился на него:
– Князь-батюшка, здоровы ли вы? Может, хотите что-нибудь скушать? Может, хлебца свежего,
