дверь и заперев ее на щеколду, громила положил свою ручищу на плечо француза. Подтолкнув Жан-Мишеля к регистрационной стойке, он повернул его лицом к стене и на какое-то время попридержал на месте.
Жан-Мишель обратил внимание на расположенную перед собой видеокамеру и крошечный микрофон в ухе охранника. Кто-то где-то сравнивал его лицо с фотографией, присланной по факсу из кабинета месье Доминика в офисе фирмы «Демэн».
— Ждать здесь, — приказал охранник. Отпустив плечо француза, он исчез в полумраке помещения.
Грамотно устроено, оценил Жан-Мишель, пока громила тяжело затопал через площадку для танцев. Однако осторожность никогда не бывает лишней. Того же месье Доминика никак нельзя было бы назвать беспечным.
Жан-Мишель огляделся по сторонам. Единственным освещением служили четыре неоновых красных кольца вокруг бара, расположенного по правую сторону от входа. Их свет почти не сказал ему ничего о том, как выглядел клуб. Ему даже не было видно, вышел ли куда-то здоровенный охранник. Но что француз различил наверняка, так это запах, стоявший в помещении, несмотря на жужжащие вентиляторы. Это была характерная тошнотворная смесь застоявшегося сигаретного дыма, спиртного и Похоти.
Через минуту-другую Жан-Мишель расслышал звук еще одних шагов. Они заметно отличались от предыдущих. Походка была легкой и уверенной, и ее обладатель почти печатал шаг, не пришаркивая по полу. Еще мгновение — и в красном свете бара появился сам Феликс Рихтер.
Жан-Мишель узнал щеголеватого тридцатидвухлетнего мужчину по фотографиям, которые видел раньше. Однако на них терялся его динамизм и энергичность. Рихтер чуть не дотягивал до метра восьмидесяти, его очень светлые волосы были коротко острижены и тщательно подбриты. Отлично сидевший костюм-тройку дополняли начищенные до глянца туфли и черный в красную полоску галстук. Никаких побрякушек или украшений. Люди Рихтера считали их проявлением женственности, а этому в партии не может быть места.
«Ордена и медали. Это все, что я разрешаю носить нашим людям», — написал как-то он в передовице для своей газеты «Унзер Кампф» — «Наша борьба».
Однако еще более впечатляющими, чем наряд Рихтера, были его глаза. Снимки этого совсем не уловили. Даже в красном свете бара его взгляд оставался гипнотизирующим. Стоило его глазам найти цель, как они сразу переставали двигаться. Казалось, герр Рихтер относился к той породе людей, которые не намерены отводить свой взгляд перед кем бы то ни было.
Когда немец подошел поближе, его правая рука совершила движение, как если бы медленно доставала пистолет. Скользнув по ноге до бедра, ладонь была четко выброшена вперед. Смотрелось это странно, но элегантно. Француз крепко пожал протянутую руку, удивившись силе рукопожатия Рихтера.
— Хорошо, что вы к нам приехали, — заговорил немец, — но я думал, вы прибудете вместе со своим руководителем.
— Как известно, месье Доминик предпочитает вести-дела, не выходя за стены своего предприятия, — пояснил Жан-Мишель. — При том техническом обеспечении, которым он располагает, редко стоит куда-то выезжать.
— Понимаю, — ответил Рихтер. — Никогда не фотографируется, почти не появляется на людях, ведет себя в меру таинственно.
— Месье Доминик ведет себя осторожно, но это не говорит о его незаинтересованности, — подчеркнул Жан-Мишель. — Он прислал меня как личного представителя для переговоров, а также я должен стать его глазами и ушами во время проведения «дней хаоса».
— Чтобы убедиться, что пожертвования на проведение праздника, которые он столь любезно сделал, будут правильно потрачены, — усмехнулся немец.
Жан-Мишель покачал головой.
— Вы ошибаетесь, герр Рихтер. Это не в правилах месье Доминика. Он предоставляет средства только тем, кому доверяет.
Француз освободил руку, и Рихтер встал рядом с ним. Взяв гостя под локоть, он неспешно повел его сквозь полумрак.
— Вам нет нужды оправдываться передо мной за месье Доминика, — успокоил собеседника немец. — Нормальное дело — присмотреться к тому, на что способны равные.
Равные? Жан-Мишель возмутился про себя. Месье Доминик владел производством стоимостью в миллиард долларов и контролировал одну из самых мощных правых группировок во Франции.., а то и в мире! Лишь единицы избранных он признавал себе ровней. И при всей общности интересов герр Рихтер явно не принадлежал к таковым.
— Как номер в гостинице, который мы вам заказали? — сменил тему разговора Рихтер.
— Отличный, — ответил Жан-Мишель. Он все еще испытывал раздражение от самонадеянности немца.
— Рад это слышать. Это одна из немногих старых гостиниц, оставшихся в Гамбурге. Во время войны бомбежки союзников обратили большую часть города в пыль. Гамбургу не повезло — он был крупным портом. Однако по иронии судьбы многие из этих старых деревянных домов сохранились. — Он сделал круговое движение рукой, как бы охватывая весь район Сант-Паули. — Союзники не бомбили обители проституток и пьяниц — только женщин и детей. Но при этом чудовищами они называют нас за жестокости вроде мифического холокоста[4].
Жан-Мишель обнаружил, что невольно поддается несдерживаемой страстности Рихтера. Французу было известно, что несмотря на то что проповедовать идеи холокоста в Германии считалось незаконным, Рихтер в годы учебы в медицинском училище регулярно этим занимался. Даже угроза лишения диплома за антисемитские высказывания его не остановила. Судейские чиновники неохотно привлекали к юридической ответственности просто агитаторов, которые не были непосредственно причастны к насилию. Но в конце концов они были вынуждены заняться Рихтером, после того как иностранные корреспонденты отсняли и запустили в эфир его речь «Еврейская ложь», произнесенную в Аушвице. Он угодил на два года в тюрьму. За это время его сподвижники не дали зачахнуть начатому делу и позаботились об укреплении его личного авторитета.
Отдавая должное смелости и самоотверженности немца, Жан-Мишель решил забыть о плохом начале их встречи, тем более что им еще предстояло заниматься общим делом.
Мужчины подошли к столу, и Рихтер включил стоявшую посередине лампу. Под полупрозрачным абажуром виднелась небольшая белая фигурка Пана, играющего на свирели.
Жан-Мишель сел за стол сразу после хозяина клуба.
Граница света чуть-чуть не доходила до глаз Рихтера, однако француз все равно их видел. Они были почти такими же полупрозрачными, как и абажур. Немец имел приличный доход от этого заведения и от гостиничного обслуживания в Берлине, Штутгарте, Франкфурте и Гамбурге. Однако теперь Жан-Мишель готов был поспорить, что Рихтер, еще будучи бедным, любил пускать пыль в глаза.
Француз посмотрел на антресоль второго этажа. По ее периметру шли двери. Очевидно, это были комнаты для тех, кто не желали ограничиваться только танцами.
— Мы так поняли, что у вас здесь и квартира, герр Рихтер?
— Да, но тут я ночую от силы два раза в неделю. Большую часть времени я провожу в помещениях Национал-социалистической партии XXI века, это южнее Бергедорфа. Вот где делается настоящее дело для нашего движения. Пишутся речи, ведутся телефонные консультации, идет рассылка электронной почты, транслируются радиопередачи, издается наша газета... У вас есть последний номер «Кампф»?
Жан-Мишель кивнул.
— Отлично, — продолжил Рихтер. — Все вполне законно. Не то что в свое время, когда власти преследовали меня то за одно, то за другое мнимое прегрешение. Значит, вы прибыли почтить своим присутствием «дни хаоса» и представлять своего патрона на «обсуждениях», как он их назвал в нашем кратком разговоре по телефону.
— Да, герр Рихтер. — Жан-Мишель наклонился вперед и сцепил руки на столе. — Я приехал к вам с предложением.
Немец никак не отреагировал, и Жан-Мишель слегка растерялся.
