Худ опустил руку на плечо Хаузена и отвел того к реке. Байон последовал за ними, отставая лишь на несколько шагов. Все в порядке, его это тоже касается.
— Этот недавний звонок, — начал Худ, — он был из Оперативного центра. Задать вопрос в деликатной форме не представляется возможным, а потому я спрошу вас прямо. Почему вы не сообщили, что ваш отец работал на Дюпре?
Хаузен остановился.
— Откуда вы это узнали? — спросил он.
— Мои люди заглянули в немецкие налоговые записи. Он работал у Дюпре пилотом с 66-го по 79-й год.
Прежде чем ответить, Хаузен выдержал долгую паузу.
— Верно, — согласился он. — И это один из вопросов, о которых мы спорили в тот парижский вечер. Мой отец научил его летать, он относился к нему, как к сыну, и это он вселил в него нетерпимость.
Байон встал рядом с мужчинами. Его лицо находилось в считанных дюймах от лица Хаузена.
— Ваш отец работал на это чудовище? — спросил полковник. — Где он находится сейчас?
— Отец умер два года назад, — ответил заместитель министра.
— Однако это не все, — сказал Худ. — Расскажите нам о политических пристрастиях вашего отца. Хаузен тяжело вздохнул.
— Они были безнравственными, — признался немец. — Он был одним из членов организации «Белые волки», группировки, которая сохраняла нацистские идеалы и после войны. Он регулярно встречался с другими ее членами. Он...
Хаузен запнулся.
— Он — что? — потребовал Байон. Немец взял себя в руки.
— Он верил в Гитлера и в предназначение рейха. Он считал конец войны не поражением, а всего лишь отступлением и продолжал вести ее по-своему. Когда мне было одиннадцать... — Хаузен еще раз глубоко вздохнул, прежде чем продолжить, — ..как-то раз отец и его два дружка возвращались из кино. По дороге они напали на сына раввина, который шел домой из синагоги... После этого мама отослала меня учиться в Берлин, в интернат. Я не виделся с отцом долгие годы, пока мы не подружились с Жираром в Сорбонне.
— Вы хотите мне сказать, что Жирар специально отправился в Сорбонну, чтобы стать вашим другом и вернуть вас к отцу? — спросил Худ.
— Вы должны понимать, что я с раннего детства был той силой, с которой приходилось считаться, — сказал Хаузен. — То, что сделал мой отец, вызвало во мне бунт. У меня до сих пор стоит в ушах, как он звал меня присоединиться к ним, как будто это было какое-то карнавальное действо, которое я не должен пропустить. Я до сих пор слышу стоны юноши, удары нападавших, шварканье их обуви по мостовой, когда они кругами ходили вокруг него. Это было омерзительно. Моя мама любила отца и той же ночью отослала меня подальше, чтобы мы не порешили друг друга. Я уехал к кузену в Берлин.
Находясь в Берлине, я организовал антифашистскую группу. Когда мне исполнилось шестнадцать, у меня появилась собственная программа на радио, а месяцем позже и полицейская охрана. Одной из причин, почему я уехал из страны и отправился в Сорбонну, было избежать расправы. Я всегда был искренен в своих убеждениях. — Он испепелил взглядом Байона. — Вы понимаете — всегда.
— А как насчет Жирара? — спросил Худ.
— В основном это то, что я вам уже рассказывал, — сказал Хаузен. — Жирар был богатым испорченным юношей, который узнал обо мне от моего отца и, как мне думается, видел во мне своего рода вызов. «Белым волкам» не удалось остановить меня с помощью угроз. Жирар хотел остановить меня методом убеждения, воздействуя на мой разум. В ту ночь, когда он убивал этих девушек, он пытался мне доказать, что законы — только для трусливых овец. Даже после того, как мы оттуда сбежали, он убеждал меня, что люди, которые изменяют мир, устанавливают собственные законы и заставляют других жить по этим правилам.
Хаузен уставился себе под ноги. Худ бросил взгляд на Байона. Француз пылал от гнева.
— Вы были замешаны в этих убийствах, — заговорил полковник, — но так ничего и не предприняли, только сбежали и спрятались. На чьей вы стороне, герр Хаузен?
— Я был не прав, — ответил немец, — и с тех пор за это расплачиваюсь. Я отдал бы все на свете, лишь бы вернуться в тот вечер и выдать Жирара. Но тогда я этого не сделал. Я был напуган, сбит с толку, и я убежал. И стал искупать свои грехи, месье Байон. Ежедневно и днем и ночью я искупаю свои грехи.
— Расскажите, чем кончилось с отцом, — перебил его Худ.
— После того вечера, когда они напали на еврейского юношу, я встречался с отцом еще дважды, — ответил Хаузен. — Первый раз это было в поместье Дюпре, когда мы сбежали туда с Жираром. Он убеждал меня присоединиться к их движению и говорил, что для меня это единственный способ спасти себя. После того, как я отказался, он назвал меня предателем. Второй раз я его видел в ту ночь, когда он умер. Я отправился к нему домой в Бонн, и с последним вздохом он снова обозвал меня предателем. Даже у смертного одра я не дал ему своего согласия, которого он так желал. Моя мать была рядом. Если хотите, вы можете связаться с ней по телефону, мистер Худ, и получить от нее подтверждение.
Байон посмотрел на Худа, который не отводил взгляда от Хаузена. У Пола возникло такое же ощущение, как и в самолете. Ему хотелось верить в искренность этого человека, но под угрозой находились жизни людей, и несмотря на все то, что сказал им здесь Хаузен, тень сомнения все же оставалась.
Худ достал из кармана трубку и набрал номер. На другом конце ответил Джон Бенн.
— Джон, — обратился к нему Худ, — я хотел бы узнать, когда умер Максимиллиан Хаузен?
— Наш негаданный нацист? На это уйдет минута-другая. Вы подождете?
— Да, я жду, — подтвердил Худ.
Бенн перевел аппарат в режим ожидания.
— Извините, — обратился Худ к Хаузену, — но ради Мэтта и Нэнси я обязан это сделать.
— Я поступил бы точно так же, — заверил его Хаузен. — И повторяю вам снова, что презираю и Жирара Доминика, и «Новых якобинцев», и неонацистов, и все, что с ними связано. Если бы это извело нацизм как таковой, я не пожалел бы и собственного отца.
— Вам пришлось делать сложный выбор, — заметил Худ.
— Да, пришлось, — согласился Хаузен. — Видите ли, Жирар ошибался, только трусы поступают не по закону. На линии снова появился Джон Бенн.
— Пол? Хаузен-старший умер без месяца два года назад. В боннской газете был небольшой некролог: бывший летчик «люфтваффе», личный пилот и тому подобное.
— Спасибо, — поблагодарил его Худ. — Огромное спасибо. Он отключил трубку.
— Еще раз, герр Хаузен, прошу меня извинить.
— Еще раз, мистер Худ, — сказал Хаузен, — вам нет нужды...
— Пол!
Худ с Хаузеном посмотрели на Столла. Байон уже бежал в его сторону.
— Что-то получилось? — спросил Худ, последовав за полковником.
— 'Фигняция', — ответил Столл. — Я хочу сказать, как бы я ни тыкался и ни мыкался, моя машина не настолько быстрая, чтобы выполнить анализ раньше 2010-го года. Я уже было собирался просить помощи у Оперативного центра, но Нэнси придумала кое-что получше.
Нэнси встала и начала объяснять Байону:
— В других играх «Демэн» вы можете перейти на другой уровень сложности, нажав на «паузу», а затем на стрелки на клавиатуре в определенной последовательности: вниз, вверх, вверх, вниз, влево, вправо, влево, вправо.
— И?
— И мы уже на втором уровне этой игры, — объяснила она, — не доиграв до конца по первому.
— Неужели Доминик действительно до такой степени глуп, что вставит те же самые коды перехода в одну из расистских игр? — спросил Худ.
— В том-то все и дело, — ответила Нэнси. — Они уже заложены в программу. Их не надо вставлять, их надо убрать. На каком-то этапе изготовления кто-то просто забыл их стереть.
Байон стоял, выпрямившись во весь рост, и смотрел в сторону фабрики.
