— Хоть миллион. В университете, да? На Ленинских горах?
— Не в университете. В МАМИ — Московский автомеханический институт. Всем давно знают.
— И на кого ты учился, на автомеханика, да?
— Ага.
— И что потом?
— Ничего. Первый курс, потом армия…
Коля спросил:
— А в армии не из той пушки стрельнул, да, Андрон?
— Это тебя не касается.
— А ты не заводись, не надо. Ты всех уже задрал, своей честностью. Ничего не ворует, говорит всегда правду… А мы, если подворовываем, то уже что, не люди?
Я промолчал.
— Нет, ты скажи — не люди, да? Или государство у нас охерительно честное?
К беседке подошел невысокий плотный мужик. Его макушка блестела лысиной, а над ушами торчали давно не стриженные жесткие рыжие волосы.
— Здравствуйте, мужики! Приятного аппетита.
Мы молча кивнули. Мужик улыбнулся.
— Есть работа для вас, если вы, конечно, не против. Если возьметесь, то будем рады. Только, правда, не всем. Нужно два человека — мебель поднять на этаж. Даю по сотке на брата. Как, нормально? Вот ты и ты. — Он показал на меня и на Колю.
— А я чем тебе не понравился? — спросил Джим.
— Одет не слишком опрятно.
Мы пошли за мужиком к сорок девятому дому — пятиэтажке рядом с моей. В угловой квартире на первом этаже кто-то вставил стеклопакеты — одни на весь дом. У второго подъезда стояла «ГАЗель», набитая мебелью.
— Хватайте, наверно, сначала диван — и на четвертый этаж, тридцать вторая квартира.
Я запрыгнул в кузов «ГАЗели», взял диван, толкнул вниз. Коля взялся, потащил на себя. Я спрыгнул, взялся с другой стороны.
Квартира была не пустая. В прихожей висело зеркало, на стене в большой комнате — репродукции и чеканки. Полная тетка в широких черных штанах и красной кофте сказала:
— Сюда его несите, к этой стене.
Я узнал ее — это была Верка Курченко, моя одноклассница. Мы целовались в десятом классе на выпускном, хотя тогда все напились и многие целовались. Мы поставили диван на пол, пододвинули к стене. Я посмотрел на нее.
— Ты меня помнишь?
— Сейчас вспомнила. Ты молодо выглядишь. Не скажешь, что тебе уже тридцать четыре.
— А мне еще нет. В августе будет.
— Ну, все равно. А я вот вернулась на родину, можно сказать. Я как вышла замуж за Леню — вы его видели, тоже «пед» наш закончил, на физкультурника, сейчас в охранной фирме работает — мы у его родителей жили. Там квартира побольше, три комнаты, но все равно… А ты как? Рассказывай…
Я вынул из ящика «Аргументы и факты», прошел три пролета вверх, открыл квартиру ключом. Мама была на кухне. Я положил газету на холодильник.
— Что так долго сегодня? Суп, наверно, остыл.
— Работа одна подвернулась — мебель поднять на четвертый этаж. — Я вынул из кармана остатки десяток и новую хрустящую сотню, положил на газету. — Помнишь Курченко из моего класса? Она с семьей переезжает. В квартиру родителей — те в деревню уехали жить.
— Помню ее, конечно. И маму помню ее — виделись на собраниях, я с ней и сейчас здороваюсь. — Мама взяла тарелку, сняла крышку с кастрюли с супом. — И как у Веры дела?
— Нормально. Муж, двое детей. Закончила пединститут, физмат, работает в школе — в тридцать шестой.
Мама поставила передо мной тарелку.
— Да, и у тебя все могло быть по-другому — если б не армия…
— Мама, давай не будем про это, прошу тебя… Я сто раз уже говорил, что армия не при чем… Вернее, дело не только в ней. То, что я так живу, — это мой выбор, понимаешь? Ты сейчас покиваешь, а завтра — опять все сначала, да? — Я улыбнулся маме и тронул ее руку.
— Ты давай кушай.
Ветер шевелил тюль на открытой балконной двери. За балконом шелестели листья старой яблони. Я отложил «Тошноту» в сторону и лежал на кровати, глядя на листья и кусок неба в окне. В первый раз я прочитал «Тошноту» пятнадцать лет назад, в армии, и мне тогда очень понравилось.
Мама в своей комнате занималась английским с Ирой. Она ее «репетировала» уже целый год — Ира готовилась поступать на иняз. Она всегда говорила мне «здравствуйте», когда я был дома.
Дверь маминой комнаты открылась. Она постучала ко мне.
— Андрюша, к тебе можно?
— Да, конечно.
Мама заглянула в комнату.
— Андрюша, ты не проводишь Ирочку? А то мы сегодня с ней засиделись… Только до трамвая…
— Не надо, Мария Петровна, я сама.
— Обязательно проводит. И разговоров не может быть.
Я встал с дивана и вышел в прихожую. Ира сказала «Здравствуйте» — мы с ней сегодня еще не виделись. Я кивнул в ответ и стал натягивать кроссовки.
Мы вышли из подъезда. Ира шла чуть спереди — в темно-синих джинсах и коричневой курточке, с черной кожаной сумкой и пакетом с тетрадками и учебниками. Бабки на лавке посмотрели на нас. Я отвернулся.
Ира сказала:
— Мне ваша мама много о вас рассказала…
— Когда она успевала? Вы же все время говорите, говорите, говорите…
Ира улыбнулась.
— Ну, в перерывах, когда пили кофе… И она все время заговаривала о вас. Что вы — талантливый человек, но в жизни вам не повезло.
— Это она так думает…
— А вы считаете по-другому?
— Я не считаю, что мне не повезло. Каждый живет свою жизнь… Понимаю, маму это расстраивает, и я этого не хочу, я люблю ее, но…
— И вы не отказались бы от своего образа жизни, чтобы сделать счастливым одного человека на свете — вашу маму?
Мы вышли к улице Пролетариев. По ней катились машины, гуляли компании парней и девчонок.
Ира сказала:
— Знаете, я больше всего на свете не люблю однообразие. Мне хочется, чтобы что-то постоянно менялось, но ведь все и так меняется, ничто не стоит на месте, не правда ли? В нашей жизни появляются новые люди, мы путешествуем, переходим на другую работу…
