невнятные вопли аскера, по-моему, он обкурился чарса. Мы вопим дуэтом, а в ответ нам длинная очередь трассерами из счетверенного ДШК. Град трассирующих пуль калибра 12, 7 мм проносится над нами, как рой светящихся, зло гудящих шершней. Вовремя успели упасть.
Лишь к утру мы выясняем отношения с командованием афганских зенитчиков. Разобравшись, наконец, кто есть кто, нас принимают как гостей, офицеры приглашают за свой стол. Ребят тоже кормят, но отдельно. Едим с Лехой очень сдержанно. Дело в том, что, когда наши группы работали с этой батареи как с базы, командира группы Гусева и переводчика Богдатьева недели три кормили пловом с каким-то странным привкусом. Только в самый последний день перед эвакуацией они наконец узнали тайну этого привкуса. Оказывается, это был плов с крысиным мясом. Тайна раскрылась, когда они случайно забрели на продовольственный склад. Там над мешками с рисом и мукой висели свежеободранные крысиные тушки, их шкурки валялись рядом. Самое смешное, что сразу после этого ребят пригласили на прощальный ужин. За столом они переглянулись, рассмеялись и начали наворачивать пресловутый плов – не обижать же хозяев. К счастью, меню сегодня постное.
После завтрака связываемся по афганской Р-109 с аэропортом Кандагар и просим передать нашему комбату о месте нашего нахождения. С батареи мы видим, как нас ищут «вертушки». Связываемся повторно, но лишь к обеду нас наконец эвакуируют. За штурвалом вертолета опять Асташкин. С большим трудом удерживаю Леху, потомственного казака, у которого кулак с асташкинскую голову, от смертоубийства. А зря. Мы еще не знали тогда вторую половину этой истории.
Разгружаемся на аэродроме Кандагар. Нас встречает комбат: «Нашлись пропащие!» Но вот у него округляются глаза, он ошалело смотрит мне за спину, где из «вертушки» вытаскивают миномет и гранатомет. Когда же до него доходит, что это трофеи, которые мы даже в критической ситуации не бросили (а надо отметить, что такие случаи в других частях, как правило, заканчивались трагически), с его уст срывается восхищенное: «Ну, жлобы!» Жлобы не жлобы, а миномета до нас в батальоне никто не брал, как никак – тяжелое оружие.
В роте узнаем вторую половину истории. Когда Асташкин решил нас бросить из-за того, что темнеет, и он не сможет взлететь, он дал команду ведомому сесть (значит можно не только взлетать, но и садиться) и высадить вторую половину группы. Бойцов буквально пинками вытолкали из вертолета, который сел за бугром, разделявшим нас. Соответственно, нас они не видели, а мы их. Хорошо, что группа состояла в основном из опытных разведчиков и сержантов. Сержант Козлаускас принял на себя командование и решил занять круговую оборону на одном из холмов у дороги. Ребята быстро окопались, развернули АГС-17 (они-то высадились со своими ранцами в отличие от нас).
Когда на аэродром вернулись вертолеты, и из ведущего выбросили наши РД-54 и радиостанции для связи с центром, комбат понял, что что-то не так, и отправил для связи вертолет с нашим офицером на борту и с УКВ-радиостанцией Р-392. Козлаускас, услышав над собой вертолет, вышел на связь. Когда его запросили, все ли у него в порядке, ответил, что все в норме и попросил улететь, чтобы не пугать «духов». Сержант еще надеялся забить караван на этой дороге, но «духи» закрыли ее. Ночь прошла спокойно, а утром «духи» начали обстреливать позиции группы из двух минометов, так что ребятам пришлось эвакуироваться под обстрелом.
Каково же было изумление офицера, ответственного за эвакуацию группы, когда он поднял на борт всего 12 разведчиков. На его вопрос, где остальные, ему ответили, что вчера улетели в батальон. Ребята были в полной уверенности, что так оно и есть и, естественно, поминали нас с Лехой незлым солдатским словом. Хотя им самим в это плохо верилось. За полтора года войны они не раз убеждались, что в самые опасные места мы лезли сами, рискуя своей головой вместо солдатской, вытаскивали раненых и убитых из-под обстрела, ни разу не бросив их, не говоря уже о живых. Когда командование батальона поняло, что половина группы во главе с командиром и еще одним офицером пропала, началась паника. Были высланы вертолеты для поиска, которые мы и наблюдали с позиции зенитной батареи. К обеду наша повторная радиограмма все же попала по назначению и нас успешно эвакуировали.
Если кто-то думает, что капитана Асташкина «постигла суровая кара закона» за создание предпосылки к гибели разведгруппы и захвату противником секретного шифроблокнота специального назначения, то он ошибается. Насколько мне известно, он даже не получил дисциплинарного взыскания. Нас же с Лехой по-отечески взгрели, когда прошла эйфория от того, что все мы остались живы. Леху взгрели за то, что он вместе с нами покинул вертолет, хотя делать этого офицеру, ответственному за десантирование группы, категорически запрещено, меня же за то, что выскочил из «вертушки» без «Ромашки» – станции для связи с бортом вертолета. По-моему, даже если бы я охрип от крика в гарнитуру «Ромашки», Асташкин все равно бы нас бросил. Если человек трус – то это на всю жизнь.
После этого случая командиров досмотровых групп инструктировали «до слез» о необходимости иметь при себе «Ромашку» и карту. В досмотровые группы стали включать радистов для связи с центром, а личный состав обязали брать на облет ранцы с боекомплектом и запас воды.
Отрицательный опыт – тоже опыт. Обжегшись на молоке, на воду дуют. За всю мою двадцативосьмимесячную практику в Афганистане случай этот уникальный, и произошел он тогда, когда вертолетный полк выделял для выполнения наших задач вертолеты, экипажи которых летали с нами от случая к случаю, в специфику нашей деятельности они не вникали, да и не хотели вникать. Когда же у нас появились собственные «вертушки», о подобных инцидентах не было речи. Наши летчики постоянно с нами взаимодействовали, знали особенности и трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться. Работать стало намного легче. Это еще раз доказывает верность идеи (статья «Какой спецназ нужен России», «Солдат удачи», 1995, № 7) о том, что в бригаде специального назначения должно быть свое подразделение вертолетов.
Изменения в тактике диктуют условия
В конце декабря 1999 года исполняется 20 лет с момента ввода советских войск в Афганистан. Эта дата явилась точкой отсчета периода локальных конфликтов, в которых принимали непосредственное участие Вооруженные Силы СССР, а затем и России. Угроза глобальной войны отошла на второй план, зато борьба сначала с афганскими, а затем и со своими (или бывшими своими) моджахедами приобрела первостепенное значение для поддержания престижа страны и даже сохранения ее государственности. Боевые действия в этих конфликтах носили в основном противоповстанческий характер, и это не могло не сказаться на тактике войск, ведущих борьбу с партизанами.
Афганская война показала, что наиболее действенной силой в борьбе с повстанцами являются войска специального назначения, несмотря на то, что это абсолютно не их задачи.
Спецназ ГРУ создавался для ведения разведки и уничтожения путем проведения налетов и засад, в первую очередь, мобильных пусковых установок оперативно-тактических ракет, а также штабов, пунктов управления.
В зависимости от сложности, разведывательные и специальные задачи выполняются силами группы или отряда, то есть численность колеблется от 5 до 50 человек.
В руководстве по боевому применению частей и соединений специального назначения сказано, что действия органов спецразведки не должны быть связаны с захватом и удержанием каких-либо рубежей или объектов. Однако из-за слабой обученности мотострелковых подразделений и неспособности их вести эффективные боевые действия в отрыве от основных сил командование Вооруженных Сил вынуждено было
