— Я чувствую себя неловко. Один из нас должен уйти.
Я мягко дотронулся до ее руки.
— Миссис Хеннедж, Кристи идет на все, чтобы доказать свое присутствие в непосредственной близости от комнаты, в которой было совершено убийство. Его история невероятна — никто в Нассау ему не верит.
Она вновь уселась на свое место.
— Не думаю, что мистер Кристи может лгать...
— Поговаривают о том, что он покровительствует одной женщине. Эта женщина — вы, не так ли, миссис Хеннедж?
— Прошу вас... мистер Геллер... Мне надо идти... Я поднял вверх руку, стремясь этим жестом остановить ее.
— Если графа де Мариньи оправдают, а у меня есть основания полагать, что так и случится, полиция начнет искать другого подозреваемого. Если мистер Кристи вам дорог, ваше алиби могло бы помочь еще одному невиновному человеку избежать обвинения.
Ее глаза были в одинаковой степени серьезны и красивы.
— Вы... верите, что мистер Кристи невиновен в этом?..
— Я не знаю. Я знаю только, что его видели в автомобиле в полночь в Нассау, в день убийства. Он ехал к вам?
Она нахмурила лоб, словно от головной боли.
— Мистер Геллер, я замужняя женщина. Я люблю своего мужа. Я скучаю по нему. У меня есть дети, которых я тоже люблю.
— Я это ценю. Но ответьте на мой вопрос: Гарольд Кристи провел ночь с седьмого июля в вашем доме?
— Нет, — ответила Эффи.
Однако глаза ее говорили нечто другое.
— А теперь вы меня извините, пожалуйста... — сказала она, снова вставая.
— Нет, уйду я. Наслаждайтесь вашей закуской — я вас сегодня больше не побеспокою.
Она натянуто улыбнулась и кивнула головой, чувствуя одновременно и облегчение, и раздражение, а я направился в сторону большого зала.
Проклятье! Она лгала, но глаза ее сказали правду. Этот сукин сын Кристи, по крайней мере, часть ночи провел с красоткой Эффи. Это означало, что он не был убийцей, или, по меньшей мере, орудие преступления было не в его руках...
Как только я вошел в бальный зал, стоявшая справа от двери Ди взяла меня за руку.
— Тут есть кое-кто, с кем тебе надо бы встретиться, Натан.
Перед этим она, видимо, беседовала с симпатичной миниатюрной женщиной в белом платье и золотых украшениях, у которой даже белые перчатки были украшены золотом; ее ожерелье и серьги в общей сложности весили, вероятно, больше, чем она сама.
Уоллис Симпсон выглядела более привлекательной, чем на фотографиях — черты ее лица, которые я всегда считал весьма заурядными, оказались на деле довольно красивыми: ясные, цвета фиалки глаза, высокие скулы, широкий лоб, волевой подбородок и, наконец, широкая щедрая улыбка накрашенных алой помадой губ, что делало особенно заметной ее слишком бледную для Багам кожу.
— Ваше королевское высочество, это Натан Геллер, — представила меня Ди. — Натан, — герцогиня Виндзорская.
— Огромная честь для парня из Чикаго, — сказал я, принимая протянутую мне руку и улыбаясь, хотя моя улыбка, конечно, не шла ни в какое сравнение с ее.
— Большое удовольствие для девушки из Вирджинии познакомиться с соотечественником, — произнесла герцогиня. Ее южный выговор был не лишен определенного шарма, хотя в ее речи временами сквозила британская манерность.
— Я слышал много удивительного о вашей работе в Красном Кресте, герцогиня. В том числе и о столовой для солдат с разным цветом кожи...
— Стоит ли благодарить вас за комплимент, мистер Геллер? Кто это рассказывает вам обо мне такие истории?
Я улыбнулся.
— Не знаю, стоит ли говорить... — замялся я.
Широкая улыбка капризно искривилась.
— Ну же, мистер Геллер, — вы среди друзей.
— Что ж, это была Салли Ранд.
С секунду герцогиня стояла, словно громом пораженная, ее огромные глаза цвета фиалки будто заледенели, а затем она заливисто рассмеялась. Ди рассмеялась также.
Герцогиня выгнула брови дугой.
— Откуда вы знаете мисс Ранд?
— Мы вместе работали в «Веке прогресса», где у нее появились первые поклонники. А я вылавливал там карманников.
— Она действительно устраивала прекрасные представления для Красного Креста, — произнесла герцогиня, — хотя, откровенно говоря, боюсь, что Дэвида это несколько смущало. Но я была приятно удивлена тем, как увеличились наши средства благодаря ей.
— Теперь Салли, кажется, снова занимается делом.
— Правда? Где же?
— В Кливленде. Она открывает свое заведение сегодня вечером, как явствует из открытки, которую я недавно получил — и, как я знаю, выручка за первую субботу каждого месяца полностью будет идти в фонд Красного Креста.
— Какая милая девушка! — похвалила герцогиня, что было комплиментом, который Элен заслуживала, но редко получала. — Диана говорила мне, что вы близкий друг Эвелин Уолш Маклин, — полувопросительно произнесла герцогиня.
Я кивнул головой и печально улыбнулся.
— Я уже много лет ее не видел, но мы действительно были близки в свое время. Настолько близки, что я, бывало, ласкал ее собачонку, на ошейнике которой красовалась медаль.
Герцогиня снова рассмеялась.
— О, бедная Эвелин! Как вы познакомились?
— На процессе по делу Линдберга.
Ее глаза сузились.
— А!.. Эвелин, кажется, была очарована этим процессом. Я даже слышала от нашего общего знакомого, что она просто без ума и от трагедии Оуксов.
Герцогиня повернулась к Ди и взяла ее за руку.
— Леди Медкалф, должна поблагодарить вас за то, что вы снова распахнули для нас ворота Шангри-Ла и обеспечили нашему жаркому островку глоток прохладного морского воздуха. Вы знаете, мне так и кажется, что стоит только обернуться, и я увижу Акселя с его очаровательной улыбкой, — герцогиня вздохнула. — Со дня смерти Гарри в общественной жизни наблюдается какой-то застой. Должна сказать, что Нью-Йорк будет для меня отдушиной.
Оркестр внезапно перешел от песенок Коула Портера к веселому и ритмичному вальсу. И без того сияющее лицо герцогини прямо-таки загорелось.
— Простите меня, — извинилась она, — но они играют Виндзорский вальс...
Затем она грациозно отошла в сторону и, миновав подмостки, на которых размещался оркестр, приблизилась к седовласому невысокому человеку с печальными глазами в белом двубортном пиджаке и черной бабочке, который некогда являлся королем Англии.
Потом они принялись вальсировать, и гости, с уважением глядя на эту пару, уступили им все пространство для танца; а две миниатюрные знаменитости улыбались друг другу то ли от переполнявшей их любви, то ли по заведенной для публики необходимости. Так или иначе, во всем этом действе чувствовалась какая-то горькая радость.
