«нельзя» просто не признавала. Ходить с ней по улицам было сущим мученьем. Лита начинала идти слева, через минуту перебегала направо, потом обходила меня сзади, и я останавливалась, опутанная длинным ременным поводком.
А если я поводок укорачивала, то было ещё хуже: Лита так дёргалась, подвывала и рвалась, что хоть и вовсе на улицу не выходи.
Да что там команды или ходьба на поводке! Лита даже имени своего как следует не знала и откликалась на любую кличку.
— Жучка, Жучка, — кричала ей соседка. И Лита радостно бросалась на зов.
— Шарик, фью-ить, — свистел ей прохожий. И Лита, натянув поводок, волокла меня по улице.
Любимым развлечением моих одноклассниц стала игра в «злую собаку».
— А я вот твою хозяйку как стукну! — кричала моя подружка Зойка и замахивалась на меня палкой.
Лита сначала заинтересованно следила за движением палки над бедной моей головой, а потом с радостным выражением на усатой морде начинала прыгать вокруг Зойки и ластиться к ней.
Все вокруг помирали со смеху, а я с трудом сдерживала слезы.
И что самое интересное: я всё равно любила это бестолковое создание. Любила — и всё тут. Ведь это была моя собака, моя собственная, пусть глупая, но моя.
А время шло, и яблоки в саду Анны Андреевны из маленьких и зелёных стали крупными, жёлто-розовыми, и перепачканные физиономии соседских мальчишек всё чаще и чаще заглядывали к нам через забор. В их садиках росли точно такие же деревья, и зрели на них такие же жёлто-розовые яблоки.
Но их тянуло в чужие сады, и Анна Андреевна попросила меня не привязывать больше Литу.
— Бог с ними, с гладиолусами, — говорила она, — яблоки важнее, я повидла наварю, на всю зиму Юленьке будет…
У Литы началась счастливая жизнь. Целыми днями она могла бегать по садику, где ей заблагорассудится. Правда, любимым её занятием в это время было рытьё нелепых глубоких и узких ям под верандой. Горы земли и мусора громоздились на чистенькой прежде дорожке вокруг дома, но Лите прощалось и это: ведь она стерегла яблоки.
И вот однажды, когда я в маленькой кухоньке занималась стиркой, у дома послышалась какая-то возня.
— Лита, — звал детский голос, в котором звучали слезы, — ну, Лита, ну, пойдём же, пойдём!
Я узнала голос хозяйской внучки.
«Видно, хочет поиграть с собакой, а та, знай себе, роет яму», — подумала я.
Но тут затопотали маленькие ножки, дверь кухни распахнулась, и на пороге вся в слезах выросла Юленька.
— Дай мне, пожалуйста, кусочек хлеба, только поскорее, — попросила она.
— Хлеба? Ты что, проголодалась? И почему ты плачешь?
— Это не мне, это Лите, — еле выговорила Юля. — Там… мальчишки… яблоки трусят… А она… она увидела и всё равно роет яму. Я зову её в сад, а она… не идёт… и роет. Так я её хлебом поманю…
Пулей выскочила я в сад, размахивая подвернувшейся под руки метлой.
Завидев меня, мальчишки слетели с яблони, как воробьи, и скрылись за забором. Ещё не дозревшие желто-розовые яблоки густо усеяли землю под деревьями. А на всё это безобразие спокойно взирала своими глазами-пуговицами моя дорогая Лита…
Много знала я собак, были все они разными по характеру и привычкам, но такую собаку я встретила всего один раз.
Мы и расстались с ней по-глупому — просто однажды она, как это частенько бывало, выскочила на улицу и не вернулась.
Все мои поиски, объявления, горькие слезы ни к чему не привели.
Наверное, её просто поманил за собой какой-нибудь прохожий…
ТУЗЕЙШИЙ
Тузик был похож на маленького гималайского медвежонка: такой же пушистый, маслянисто-чёрный, с белоснежным треугольничком-манишкой на груди. Только походка была у него, конечно, не медвежья, вперевалочку, а собачья — лёгкая, пружинистая. Жил Тузик у Вали, моей закадычной подружки по студенческим годам.
— Тузейший, славнейший, — говорила Валя медовым голосом, почёсывая Тузика за ушком. И пёс от восторга и умиления прямо-таки растекался по полу. Он распластывался у Валиных ног, закрывал глаза и даже постанывал, растянув в преданной собачьей улыбке чёрные губы.
Вообще, собаки с такой мимикой я никогда не видела. Мордочка Тузика отчётливо выражала радость, скуку, обиду, веселье, раздумье, удивление…
Мы сидим и готовимся к зачёту. На улице весна, виноградная лоза, оплетающая стену маленького одноэтажного Валиного домика, пронизана солнцем. Тузик спокойно дремлет у наших ног.
Вот на край резного листа присела белая бабочка, и Тузик, очевидно, услышал шорох её крыльев. Приоткрыл один глаз, поводил им из стороны в сторону, увидел бабочку и тут же широко открыл оба глаза. На морде так и написано: «Уф, как интересно!» Бабочка поползла по листку, и вслед за ней потянулась узкая собачья мордочка. Не выдержал — вскочил, сунул нос прямо на подоконник. Бабочка взмахнула крыльями, взлетела. Тузейший, опершись передними лапками о подоконник, напряжённо следит за её полётом — вертит головой, разыскивая крошечный белый лепесток в голубом небе. Упустил из виду, нет бабочки. Тузик раздосадован. Он тонко скулит, пытается влезть на подоконник, потом глазами, полными обиды, смотрит на нас, — мы хохочем, — и ложится у наших ног. Тяжёлый вздох…
Мы снова берёмся за конспекты — они лежат на диване вокруг нас, на стульях и даже на полу. Через минуту Валя осторожно толкает меня локтем в бок: Тузик уже не похрапывает, а с чрезвычайно деловым видом разглядывает толстую общую тетрадь с записями. Он наклоняет голову то в одну сторону, то в другую, трогает тетрадь лапой и на всякий случай тихонько рычит. Потом засовывает влажный свой нос в самую середину тетради…
— Тузик, ты хочешь сдать зачёт?
От неожиданности Тузик отлетает в дальний угол комнаты. Секунда — и с радостным визгом он бросается к нам. Тузик безошибочно знает, когда мы шутим, а когда недовольны им всерьёз.
Ох, как трудно делать что-нибудь в комнате, где есть Тузик. Он желает принять участие во всём — будь то засолка помидоров или наши сборы в театр. Он крутится под ногами, хватает всё, что подворачивается «под зубы», — мы с трудом забираем из его крепко сжатой пасти то расчёску, то пудреницу, то совершенно измусоленный парадный платочек. Единственное спасение в таких случаях — сказать громко и повелительно: «Тузик, сейчас будем купаться!» После этого можно вздохнуть свободно — целый час будет Тузик сидеть под кроватью и злобно рычать.
Тузик знает много слов, даром что дворняжка, а не какой-нибудь сверхпородистый пёс.
— Тузик, балет на пуговице!
Это пришёл с работы Валин папа. Тузику хорошо известно, что у него в кармане обязательно лежит кусочек сахару, и он так и вьётся вокруг Евгения Семёновича. При словах «балет на пуговице» происходит следующее: хозяин берёт пса под мышки, тот упирается двумя передними лапками в его плечи, а заднюю аккуратно ставит на большую чёрную пуговицу пальто. Вторая задняя лапа вытянута и висит в воздухе. Балерина да и только! Но если Евгений Семёнович скажет: «Спой, Тузейший», — пёс не будет прыгать к нему на руки, а помчится к пианино и вспрыгнет на круглую чёрную табуреточку. Кто-нибудь из нас подходит к пианино, берёт аккорд — и Тузик заливается тонким радостным воем.
— …Тузичек, ешь!
Евгений Семёнович на работе, мы с Валей погружены в конспекты, и Валиной маме некого кормить. А кормить — её главное и любимое дело. Она кормит всех — свою семью, Валькиных друзей, соседей, знакомых и даже незнакомых (если, например, у соседки гости и они выйдут на кухню, Валина мама обязательно угостит их каким-нибудь вкусным блюдом, готовить которые она великая мастерица). Но сейчас кормить некого: остался только Тузик.
— Тузичек, ешь!
До нас доносится аппетитнейший запах мясной подливки. Но Тузейший начинает ломаться: отворачивает морду, рычит, фыркает прямо в мисочку с едой. Тогда в ход идёт последний козырь:
— Ешь, Тузик, а то всё Рыжему отдам.
Рыжий — это соседский кот, огромный, нахальный и жадный. Уши у него порваны в драках с другими котами, хвост тоже порядком ободран, но зелёные глаза горят воинственно и неукротимо. Рыжий и Тузик ненавидят друг друга, но не дерутся: обоих за драки наказывают. Разумеется, отдать Рыжему эту прекрасную еду — его еду — Тузик не может. Имя врага он различает в любом тексте. Вот почему при словах «Рыжему отдам» Тузик начинает, рыча и захлёбываясь, глотать пищу. Мы помираем со смеху, зато Валина мама довольна.
То, что Тузик хорошо запоминает слова, Валя приметила уже давно. Поэтому, когда мы собираемся у неё дома, по нашей просьбе разыгрывается целая сценка.
— Тузик, ко мне!
Чёрный пушистый шар одним прыжком оказывается у Вали на коленях.
— Послушай, что я тебе расскажу!
Тузик — весь внимание: уши насторожены, глаза неотрывно смотрят в Валькины лукавые очи, вся поза выражает нетерпение и крайний интерес.
— Иду я по улице, а навстречу мне
Верхняя губа Тузика приподнимается, нос сморщен, видны острые зубы. Тихое, но грозное рычание.
— И говорит мне этот пёс: «Тузику надо
Рычание делается всё громче и переходит в злобный лай.
— А я говорю: «Не надо. Наш Тузик
Лай мгновенно стихает. Шерсть у Тузика на загривке ещё стоит дыбом, но при слове «чистейший» он уже пытается лизнуть Вальку в нос.
— А он говорит:
