— И еще я хотела тебе посоветовать обратиться к Валечке Горностаевой, — добавила Агеева. — Она у нас большой спец по всевозможным кидалам.
Она пошла к дверям, и я подумал, что ради этой последней фразы она и приходила. Марина Борисовна ужасно любит поправлять наши с Горностаевой отношения. Хотя…
— Хотя вряд ли она станет тебе помогать, — донеслось от дверей.
— Почему это?
— Ну насколько я понимаю, ваши отношения в последнее время… То она у тебя курит в неположенном месте, то звонит в не правильное время… Ты же у нас непримиримый.
— Я?! — искренне изумился я. — Да я сама доброта и отзывчивость, если хотите знать!
Агеева тонко усмехнулась.
— Тогда Лешенька, будь добр, выдай мне под отчет рублей триста — мне фотобумага нужна для принтера…
— Убью… — только и смог произнести я.
— Что и требовалось доказать, — хихикнула она, выходя.
В квартире у Валентины я был впервые. На кухне — тем более. И ощущения у меня были, прямо скажем, не самые приятные. Впрочем, все было чистенько — никаких там лифчиков и трусиков на веревке под потолком, кормушек для котов и пятен на холодильнике. Меня смущала атмосфера назревающего скандала. Горностаева кормила ребенка. Из кое-каких прозвучавших в разговоре фактов я сделал вывод, что девочка была не ее. Насколько я разбираюсь в детях, ей было года четыре, хотя взгляд у нее был мудрый не по годам. Горностаева пихала ей в рот кашу и кричала в коридор:
— Все, кончилась халява! Я почти безработная, так что будь добра, подумай, как ты будешь зарабатывать на пропитание своей дочери!
На минуту в дверях кухни появилась полуголая девица, приложив к груди платье:
— Валюнь, посмотри — не толстит?
— Толстит! — заявила с набитым ртом девочка с таким же, как у девицы, курносым носиком.
Девица скривилась и убежала.
— Лопай, горе ты мое! — сказала Горностаева девочке и снова закричала в коридор:
— Ты меня вообще-то слышишь, сестрица?!
Девица вновь забежала на кухню, уже в другом платье, и умудрилась, натягивая чулок, чмокнуть дочь, потрепать Горностаеву по плечу, подмигнуть мне и спереть со стола бутерброд.
— Постараюсь не поздно! Если что — позвоню!
Валентина бросила ей вслед взгляд, способный пробить бронированную дверь, и заорала:
— Александра! Не смей убегать! Я кормила вас три года, теперь вы обо мне позаботьтесь!
В ответ ей хлопнула входная дверь.
Я напряженно думал, что бы сказать, особенно учитывая то, что меня тут как бы не замечали. Ситуацию спасла девочка.
Она тронула Горностаеву за руку и протянула ей ложку с кашей.
— На! Теперь я тебя буду кормить три года…
Валя засмеялась и поцеловала племянницу в измазанную кашей щечку. А потом соизволила мрачно посмотреть на меня.
— Зачем пришел? Тебя мне только не хватало.
— Валь, — мирно сказал я, — пойдем погуляем!
На улицу мы попали где-то через час.
Я, конечно, догадывался, что детей иногда укладывают спать, но даже не подозревал, сколько мероприятий нужно совершить, чтобы это сделать. Я чувствовал себя выжатым как лимон после получасового изматывающего допроса на тему «А какую сказку ты еще знаешь?». Руки и спина болели после игры в любимого коня начдива Чапаева, но я был даже горд тем, как ловко я заманил младшую Горностаеву в ванную под предлогом продолжения этой игры. Правда, «Чапаев», хоть и чудом, но так и не утонул в реке Урал.
Я припарковался на набережной Фонтанки. Горностаева стояла у парапета, зябко кутаясь в плащ. Оценив ее сходство с бедной Лизой, я мялся рядом, не зная с чего начать.
— Откуда ты свалился на мою голову? — как всегда вопреки всяческой логике спросила она.
— У меня был знакомый, который в детстве свалился из окна. С тех пор он классно говорит по- английски. И жалеет только о том, что не запомнил, каким именно боком стукнулся при падении. Говорит, что если бы запомнил, то смог бы писать потом научные работы и получить какое-нибудь звание. Возможно, даже Нобелевскую премию.
— Наверное, случилось что-то серьезное, раз ты стал повторяться, Скрипка.
Это все, для чего ты меня позвал?
— Слушай, Горностаева… — я старался говорить деловито, но с грустными женщинами у меня это редко получается.
Поэтому я не удержался и довольно жалобно вздохнул:
— Валя, мне нужна твоя помощь. Очень.
Она посмотрела на меня исподлобья.
— Хочу курить.
— Кури, здесь можно.
— В твоей машине. Я замерзла. И есть хочу.
— Прошу, — я с готовностью распахнул дверцу машины и стал церемонно ждать, пока Горностаева сядет. Я даже галантно захлопнул за ней дверцу.
Правда, заметив на стекле какую-то грязь, я стал старательно соскребать ее ногтем, но, заметив презрительный горностаевский взгляд, сел на водительское место.
— Да, а что это ты там говорила про «почти безработную»?
— Ухожу из Агентства.
— А чего?
— Из-за тебя…
Я подумал, что зря к ней поехал. А она взяла и закурила, нарушая все мои табу.
Стало понятно — я побежден. Будь проклят этот мерзкий понедельник!
Я хлопотал у плиты, на которой скворчала глазунья. Валя сидела за столом. Перед ней стояли бокал и бутылка «Нарзана». У нее было такое лицо, как будто она не знает, плакать ей или смеяться.
— Вот как я попал… Это были практически все деньги Агентства. А эти свиньи только насмехаются…
— А что ты хотел?… У тебя ничего не горит?
Я, чертыхаясь, соскреб подгоревшую яичницу на ее тарелку:
— Кое-какие съедобные фрагменты, по-моему, остались. Поешь.
— Не хочу.
Упрямства в ней было на семерых.
Впрочем, сегодня это на меня не подействовало.
— Валь, все изменится, клянусь…
— Если я тебе помогу?
Я подумал, что, наверное, это так и выглядит.
— Нет. Можешь не помогать. Я без тебя… скучаю.
