— Да, Лена, она в Питере живет.
— А внуки, внучки? — подхватил Каширин.
Епифанова помрачнела и замолчала.
Я укоризненно посмотрел на Родиона.
— Оксана Львовна, извините, что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, но ответ на последний вопрос для нас очень важен.
Епифанова прикоснулась губами к кофейной чашке, но пить не стала и, покрутив ее немного в руках, поставила на стол и отодвинула. Она долго молчала.
Потом заговорила.
— Не знаю, зачем это вам… Внук.
У меня должен был быть внук. Леночка очень ждала его, это был первый ее ребенок. Но… Он умер на второй день после родов… Это случилось две недели назад. Дочь до сих пор не может прийти в себя.
Женщина подняла глаза и уперлась взглядом прямо в меня:
— Я вам сказала. Теперь скажите вы, какое отношение имеет наше горе к журналистским расследованиям. И почему вы приехали именно ко мне?
Мы с Кашириным снова переглянулись. Говорить? Не говорить? Имеем ли мы право утаивать от Епифановой жизненно важную информацию? Имеем ли право сказать?
— Давайте так, Оксана Львовна, — предложил я, — мы во всем разберемся и потом расскажем, что к чему.
— Я вас просто не выпущу из квартиры, — заявила Епифанова на полном серьезе. — Пожалуйста, скажите. — Глаза ее заблестели от навернувшихся слез.
Я раздумывал несколько секунд.
— Хорошо, Оксана Львовна. Мы предполагаем, что ваш внук жив.
Ну зачем, зачем я сказал?
— Господи, это невозможно! всплеснула руками Епифанова. — Я сама ходила к заведующему роддомом.
Он сказал, что ребенок родился очень слабым и шансов на спасение у него не было. Получается, нас обманули?
— Возможно.
— И где же теперь мой внук?!
— Оксана Львовна, подождите два дня. Мы постараемся во всем разобраться. Только, ради Бога, никому о нашей беседе не рассказывайте. Даже Лене.
Никому…
— Что дальше? — спросил Каширин, когда мы сели в машину.
Я ничего не ответил. В голове у меня зрел очередной дерзкий план.
Слишком дерзкий. И единственно возможный.
— Родион, а где твое досье по Маминову?
— Все свое ношу с собой, — гордо продекламировал Каширин и достал из кейса тоненькую папочку с надписью:
«Роддом».
— Там есть домашний телефон злодея?
— Ну а як же. Даже два. Он себе еще «петерстаровский» установил. Болтливая тварь!
— Как думаешь, мы его не разбудим? Уже одиннадцать вечера.
— Думаю, что нет. Если верить рассказам роддомовских уборщиц, Александр Николаевич заканчивает работу поздно. Что очень даже понятно: продажа младенцев — тяжкий неблагодарный труд. А зачем ты собрался ему звонить, Глеб? Шантажом хочешь заняться?
— Шантаж — не мой стиль. Я — мирный человек. Хочу узнать расценки.
— Ты всерьез?
— Конечно. Хочу узнать, сколько стоит купить новорожденного.
— Так он тебе и сказал. Смерти ищешь? Не забыл, что в деле есть уже один труп? Самарин тоже от нашего доктора чего-то хотел. В результате получил пулю в лобешник.
— Так то Самарин, а то — Спозаранник, — воскликнул я с деланным молдавским акцентом.
Пока Родион смеялся, я набирал номер телефона профессора Маминова.
— Все, — тишина, — утихомирил я напарника, когда послышались длинные гудки. — Объявляется начало операции «Контрольная закупка».
— Маминов слушает, — сказали на том конце провода. Этот голос — голос с магнитофонной пленки — я узнал бы из тысячи. Теперь главное — спокойствие.
— Здравствуйте, Александр Николаевич. Моя фамилия Блюмштейн. Я — адвокат, представляю интересы гражданина США Джона Хопкинса, владельца крупной табачной фабрики. Мне рекомендовали вас как надежного человека, который может помочь в решении одной деликатной проблемы. Но обсуждать ее по телефону как-то не с руки. Мы бы могли встретиться?
Маминов выдержал паузу, после чего произнес:
— Завтра в двенадцать вас устроит?
Подъезжайте ко мне на работу: Глухоозерная, сорок пять, второй этаж, кабинет директора.
Можешь не рассказывать! Кому, как не мне, знать, где находится твой кабинет!
Мы договорились, что во время моего визита к Маминову Каширин и Модестов, как и в прошлый раз, будут на подстраховке. Цель операции — сделать так, чтобы профессор сам рассказал о своем незаконном бизнесе, и записать этот рассказ на пленку. Запись будет вестись на два диктофона, один из которых, как всегда, у меня во внутреннем кармане, а второй — в машине; сигнал на него будет поступать с радиомикрофона, спрятанного в моем пиджаке…
— Александр Николаевич готов вас принять, — пропела секретарша.
Я вошел в знакомый кабинет. Из-за стола навстречу поднялся крупный мужчина с седоватой бородкой. Он не производил впечатление негодяя.
— Приветствую вас, Семен Моисеевич, присаживайтесь. Люба, сделайте нам кофе! Если не секрет, откуда вы обо мне узнали?
— Мой коллега представляет в России интересы господина Лозинни, — вспомнил я фамилию с дискеты.
— Понятно, понятно, — расслабился Маминов. — И что же вы хотите?
Мой клиент, господин Хопкинс, мечтает о ребенке.
— А я чем могу помочь?
Еще одна проверка!
— Мне казалось, мы поняли друг друга, — с расстановкой произнес я, глядя профессору в глаза. — У господина Хопкинса никогда не будет своих детей, и он хотел бы усыновить русского ребенка.
— Мальчика? Девочку?
Все, мысленно поаплодировал я себе, он клюнул!
— Это не имеет значения. Сумма также не имеет значения. Имеет значение только ваше согласие.
— Если вы общались с адвокатом Лозинни, то, очевидно, представляете, сколько это стоит.
— Да, мой клиент готов передать двадцать пять тысяч долларов в любое время.
— Хорошо, хорошо. Это очень хорошо. — По лицу Маминова я понял, что проверка закончена. — Вы представляете себе механизм усыновления через наш роддом?
— Не совсем, — ответил я. — Но если я правильно понимаю, вы занимаетесь благим делом —
