бедра, и я поплыла. Только любовь может сравниться с этим фантастическим ощущением! Ничто не сковывало движений, ни одна ниточка не препятствовала полному слиянию с водой.
Не помню, сколько времени я плыла вдаль, а, когда оглянулась, берег был достаточно далеко. Чистящий пляж агрегат приблизился к тому месту, где я загорала.
Я уже достаточно остудила тело, и надо было выбираться на солнце. Скоро под ногами оказался песок, и я пошла по воде в ореоле брызг.
В этот момент трактор очистил очередной сектор пляжа и направился в сторону моего лежбища. «Одежда!» — ахнула я про себя и почти побежала по воде.
«Стой!» — крикнула я, но гул трактора, видимо, заглушил мой крик.
И агрегат, не сбавляя скорости, плавно въехал на мои брюки и майку.
Я вышла из воды, когда от одежды остались рваные лохмотья, пропитанные маслом или соляркой.
— А теперь вылезай, дорогуша… — с грязными лохмотьями в руках я остановилась перед кабиной водителя.
Молодой, с обветренным лицом парень при виде меня вытаращил глаза.
Только сейчас я сообразила, что стою перед ним голой. Это меня раззадорило еще больше, ведь моя одежда была испорчена бесповоротно.
— А теперь — снимай брюки! — спокойно скомандовала я.
Парень пришел в себя, выскочил из кабины, но продолжал молча, во все глаза, смотреть на меня.
— Что вылупился? — Моему ангельскому терпению приходил конец. — Голых не видел? Брюки, говорю, снимай!
Парень, как загипнотизированный, не сводя с меня глаз, стал расстегивать «молнию» на джинсах. Брюки эти, по всему, лет эдак пять не знали стирки: края штанин замахрились, вся ткань была в подтеках машинного масла. Фу! Как же я их надену? Меня передернуло.
Что— то слишком долго он возился со своим гульфиком.
Я перевела взгляд на его лицо.
Оно неожиданным образом преобразилось. И не в лучшую сторону. Парень насупился, губы его сложились в жесткую полоску, он нехорошо засопел.
— Э-э, парниша, — догадалась я. — Ты не о том думаешь. Я тебе брюки для чего велела снимать? Чтобы наготу свою прикрыть. А ты — о чем? И думать не мечтай.
Он уже спустил джинсы ниже плавок и в таком виде неловко попытался сделать шаг в мою сторону, когда что-то его отвлекло и он, нервно вжав голову в плечи, стал натягивать штаны обратно.
Я быстро повернулась, повторив его взгляд.
— Что здесь происходит?
В трех метрах от нас стоял Обнорский.
— Вот! — Я беспомощно ткнула в сторону удиравшего трактора остатками своей одежды.
Андрей молчал. На нас летели брызги с залива, и он, вероятно, превратился в немой соляной столб.
— Ты не думай ничего такого…
Я только хотела брюки с него стянуть.
В качестве компенсации.
Андрей молчал.
— Ну не могу же я в таком виде в Питер возвращаться! — Меня в некотором роде смущало, что я впервые предстала перед шефом неглиже, но еще больше настораживало его молчание.
Я потопталась на месте, перебирая босыми ногами песок. И наконец посмотрела ему в лицо.
На Обнорском лица не было. Был набор из его частей — глаз, рта, носа, — хаотично двигающихся в разных направлениях и, похоже, абсолютно неуправляемых. Обнорский… хохотал.
От хохота у него сотрясалось все тело. Он делал судорожные глотательные движения, но ничего не помогало: из перехваченного горла не раздавалось ни звука. Наконец, в пароксизме гомерического хохота он бухнулся на песок. Солнце било ему в лицо, и сквозь прикрытые ресницы — из-под которых еще минута и брызнули бы слезы, — он продолжал озорно смотреть на меня.
— Ну, Светка, — у него, наконец, прорезалось больное горло, — много я про тебя разных историй слышал, но думал, что половина — выдумка.
А теперь вижу — правда.
Андрей откинулся на расставленные руки и продолжал — иронично, как мне показалось, — рассматривать меня. Его взгляд был бы раздевающим, если бы на мне была хоть ниточка. Но не было ничего, чем бы могла я занавеситься от этих озорных, смеющихся глаз.
— Ведь на полчаса всего отпустил от себя и — что? Борется голая на пляже с каким-то маньяком. Еще и штаны его попросила снять… — Обнорский опять зашелся в новом приступе смеха. — Нет, Завгородняя, с тобой точно не соскучишься…
У меня предательски защипало в уголках носа. Еще час назад я так хорошо о нем думала. Думала, вот будем вместе лежать на пляже, будем загорать и разговаривать. Или — молчать.
А он…
Я беспомощно развернула бывшего салатного цвета маечку (любимую, всю зиму мечтала, как надену ее в первый раз летом), бывшего изумрудного шелка брючки… Я думала, увидит меня Обнорский — порадуется. А он…
Я отвернулась: почувствовала, как соленая влага неожиданно подступила к глазам.
— Све-та! Эй! Ты — что?…
Лучше бы он молчал. А он…
Я размахнулась, чтобы швырнуть куда подальше это былое великолепие. Но покачнулась и поняла, что падаю. И упала бы. Если бы не его руки, вовремя подхватившие меня…
— Поехали?
Андрей, видно, забыл, что я осталась без одежды.
— Как я… в таком виде?
Андрей снова хмыкнул:
— Перед своим шефом, стало быть, ты можешь находиться в таком виде, а перед другими — стесняешься?
Ах ты — так!
Я решительно направилась в сторону джипа.
— Стоп! Стоп! — Андрей ухватил меня за руку. — Ты, Светка, все-таки — профессиональная провокаторша. Азеф в юбке!
Он расстегнул верхние пуговицы на рубашке, стянул ее через голову и протянул мне:
— Брюки с меня ты не стребуешь.
Я тебе — не тот тракторист, — хохотнул Андрей.
Рубашка Обнорского превратилась на мне в мини-платьице. Шелк приятно холодил тело. От ткани шел тонкий запах мужского парфюма.
Тебя, блин, ничем не испортишь, — одобрительно крякнул Обнорский.
Я глянула на голый торс Обнорского и прыснула.
— Ну чего ты теперь лыбишься? — Андрей швырнул остатки моей одежды в багажник джипа.
— Ну и видок у нас… Один — в брюках без рубашки, другая — в рубашке без штанов…
— Да уж… Если гаишников не встретим, считай — повезло.
Вечером я снова ужинала с Имантом. Эти встречи, ставшие почти ежедневными, были невыразимо
