мучительными для меня. «Света, он — вор!» — зомбировала я себя, стоя в душе. «Он украл у твоей подруги главное — пингвина», — твердила я, сидя у зеркала. «Его соучредители хотят финансировать предвыборную программу какого-то депутата, он сам проговорился мне. Ведь ясно же, что речь — о Полярникове. Ведь ясно же, что Имант хочет скомпрометировать этого честного человека, у которого только список добрых дел по округу займет не один том, сама ведь справки наводила», — разжигала я себя, в очередной раз подходя к ресторану. Но стоило мне увидеть его гибкую фигуру, которая мгновенно срывалась из-за столика при моем появлении, как самообладание покидало меня. Я держалась из последних сил.
Я весь остаток дня вспоминала пляжное приключение с Обнорским.
Но даже это не помогло. Лишь только Борис коснулся рукой моей щеки, откидывая прядь волос, как пол уютного ирландского паба вздыбился, и я еле удержалась на ногах.
Господи, дай мне сил!
Васька, почему я так мучаюсь из-за тебя?
Все следующее утро я думала о том, как встречусь с Обнорским. Интересно, как он себя поведет?
— Тебя шеф спрашивал, — заглянула в репортерский Ксюша.
— Да? — оторвалась я от монитора. — А он как спросил?
— В каком смысле — «как»?
— Ну как? Свету спросил или — Завгороднюю?
— На пляже перегрелась? — выразительно глядя на мои голые плечи, спросила белокожая Ксюша. — Спросил как всегда — не соблаговолила ли появиться на рабочем месте звезда репортерского отдела Светлана Аристарховна, — съязвила она.
Я разочарованно поплелась в приемную.
Шеф что-то читал. При виде меня приспустил очки: за стеклами смеялись глаза.
— Привет! Как дела?
Сразу стало спокойно и хорошо.
— Андрей, я тут подумала… Я ведь могу не писать новеллу?
— Я так и знал… — Обнорский разочарованно встал из-за стола. Улыбка куда-то исчезла. — Света, ты пойми… Я — твой шеф, ты — моя подчиненная. И это — незыблемо.
— И я даже Агеевой про историю на пляже не должна ничего рассказывать?
— Тьфу ты, Господи! Я ей об одном, она — о другом. В кого ты такая балда? На работе никакие истории не должны отражаться, — закончил шеф разговор.
Я встала и положила на стол пакет с его рубашкой:
— Извини, мама пересушила и потому плохо отгладила.
Обнорский смотрел мне за плечо и медленно наливался помидорной спелостью. В дверях стояла Лукошкина.
— Привет, Анюта! поздоровалась я. — Как с моим материалом?
— Там есть ошибки, — тихо сказала Анна. — Я завернула текст. Он — у Соболина…
Она развернулась и вышла из кабинета, даже не войдя в него.
— Что еще за ошибки? — я направилась в репортерский.
Там, как всегда, было полно народу из других отделов. Я решительно прошла в сторону Соболина и села ему на колени:
— Ну что там у меня за ошибки в материале? Лукошкина совсем оборзела…
— Тебе что — стульев не хватает? — встряла правильная Горностаева.
— Запомни, Валюта: лучший стул — это мужские колени!
— Ну что за женщина! — хохотнул Зурик. — Садись, Светик, на мой стул. — И он картинно согнул ноги в коленях.
Соболин заерзал:
— Ты бы шел отсюда, Зураб, лучше делом займись. У нас — творческий процесс по материалу.
— А я вам не мешаю. Послушать хочу.
— Света, — перешел на назидательный тон Вовка, хотя ерзать не перестал, — сколько раз тебе делать одни и те же замечания? — Он взял в руки мой материал с красными пометками Лукошкиной. — Ты пишешь:
«Завели уголовное дело…»
— Ну и что? Если действительно завели!
— Завести можно любовницу.
А уголовное дело — возбуждают!
— Знаешь, Вовочка, что я тебе скажу? — я спрыгнула с трясущихся коленей Соболина. — Возбудить можно только мужской член. А уголовные дела — заводят! Так и передай своей вздорной Лукошкиной.
— Ну что за женщина! — Гвичия в хохоте повалился на диван.
В коридоре неожиданно похорошевшая Нонка Железняк (неужели такой эффект от моей маски?) кивнула мне головой в сторону: выйдем, мол, поболтать.
Мы вышли из Агентства, дошли до «ватрушки» и сели на лавочку прямо в центре площади. Разваленный дом у моста неожиданно изменил внешний вид этой части Фонтанки. Уже успевшие загореть женщины проносились мимо в красивых авто. Было ощущение, что я нахожусь в каком-то незнакомом мне городе. Или это было предчувствие чего-то нового впереди? Предчувствие любви?
— Ты слышала, что у Обнорского — новый роман? — хихикнула Нонна.
— С чего ты взяла? — насторожилась я.
— Да все с утра в Агентстве только об этом и говорят. Ну Андрей Викторович, ну дает! Ведь под сорок уже, а какой ходок!
— А все-то откуда знают? — не унималась я.
— Ну во-первых, Агеева утром слышала, как Повзло наезжал на Обнорского. Что, мол, ты за дурак такой, вечно вляпаешься, создаешь себе проблемы на пустом месте.
— Ну это еще ничего не значит, — резонно заметила я.
— А Обнорский вроде как оправдывался, — продолжала Нонна. — И что-то дальше про роскошную девицу, которая сама голая в руки бежит…
— Так уж и сама? — обиделась я.
Как жаль, что нельзя Нонке рассказать о том, что это не я, а Обнорский выскочил на пляж в неожиданный момент. — А откуда Повзло узнал? — вдруг снова удивилась я.
— А Повзло — от водителя. У Андрея Викторовича что-то джип забарахлил, и он поехал на радио на редакционной «Ниве». А водитель, копаясь в его джипе, обнаружил в багажнике растерзанные бабские шмотки.
Я почувствовала, что начинаю краснеть.
— И?…
— И… Ты же знаешь нашего водилу… Трепло кукурузное! Он в Агентстве всем и разболтал.
Про изодранную грейдером одежду на пляже я совсем забыла. Оставалась только надежда, что по грязным тряпкам трудно будет определить их принадлежность конкретному человеку.
Правда, на маечку в то утро я прикрепила маленького серебряного Тельца — мой знак зодиака, подаренный Агеевой. Но невнимательный, хоть и болтливый водитель мог его не заметить. Или — не узнать. Хоть бы…
— Света, — вдруг невпопад сказала Нонна, — а тебе Зудинцев — как?
— В каком смысле?
— Ну… Как мужчина…
