Петр Николаевич позвонил Купцову примерно через час.
— Леонид Николаич, — сказал он, — прошу прощения, что отрываю вас, но вопрос-то серьезный… Я ведь совершенно упустил из виду и вспомнил только сейчас: я ведь премию установил за розыск сабельки- то. Пять процентов от ее стоимости… нормально?
— Три тысячи долларов? — спросил Леонид.
— Три тысячи долларов? — удивился эксперт. — Я имел в виду две.
— Странно. Вы, кажется, назвали цифру пять процентов.
— Да, именно пять процентов.
— Но пять процентов от шестидесяти тысяч составляет три тысячи долларов, — сказал Купцов, откровенно забавляясь. — Разве не так?
— Э-э, видите ли, Леонид Николаич, — сказал Петр Николаевич, — шестьдесят тысяч — цена условная. По аналогии, так сказать… Шестьдесят тысяч я назвал потому, что, насколько мне известно, за такую сумму на аукционе Сотбис была недавно продана аналогичная сабля. Но та вся была в бриллиантах… а наша-то скромная. Ей красная цена тысяч сорок. Не более! Уверяю вас — не более. Скорее всего — значительно меньше.
Знаете что, Петр Николаич? — сказал Купцов. — Вы обсудите денежные вопросы с Голубковым…
— Помилуйте, — ответил Петр Николаевич. — При чем здесь Голубков? Я хотел вас… лично… с коллегой… стимульнуть.
Повесив трубку, Купцов пробормотал:
— Прав Брюнет — говно страшное этот Петр Николаевич… стимульнуть он меня хочет.
Спустя еще полчаса позвонила Анна Николаевна.
— Леонид Николаич, — сказала она. — Леонид Николаич, помогите мне. Я очень вас прошу.
— Анна Николаевна, — начал было Купцов, но художница его перебила:
— Нет, нет, не говорите ничего. Прошу вас… Прошу вас: выслушайте меня. Мне очень нужно, чтобы вы его нашли. Понимаете? Мне очень это нужно, и я… и я… я готова заплатить… Только не говорите ничего брату.
— Анна Николаевна!
— Нет, нет, прошу вас, выслушайте меня. Я знаю, что показалась вам несколько странной. (Да уж, подумал Купцов. Вы, голубушка, действительно несколько СТРАННЫ.) Но я и сама понимаю, что, может быть, не все в этой истории так уж чисто… и поведение Андрея небезупречно, но… но он мне очень нужен. Найдите его, Леонид Николаич. Я прошу вас, найдите его. Я в вас верю. У вас глаза хорошие: умные и честные. А Виктор Альбертыч сказал, что вы с Дмитрием Борисычем — самые лучшие, что вы профессионалы, каких больше в Санкт-Петербурге нет. Вы мне поможете?
— Мы, — сказал Петрухин, — посмотрим, что можно предпринять.
Поздним вечером партнеры сидели в кухне у Купцова, пили пиво и обсуждали положение.
— Ну и что ты об этом думаешь, инспектор? — спросил Купцов.
— Думаю, что такую дуру надо еще поискать.
— Да-а, дама, бесспорно оригинальная… В богемной среде таких чистых людей действительно не найти.
— Но Андрей-то нашел.
— А как, Дима, он ее нашел?
— А ему рассказали, что есть такая особа романтичная.
— А если он случайно в этот магазинчик… прошу прощения — студию — зашел?
— Не-а, Леня, не случайно… не случайно. Очень уж все подозрительно гладко получается: шмотки, манеры, стихи Бродского… и даже время его появления — перед закрытием — не случайно. Да еще и дождь этот…
— Дождь тоже он подстроил? — поинтересовался Купцов.
— Насчет дождя ничего не скажу, — отозвался Петрухин. — Дождь — он и есть дождь… явление, так сказать, природы. Заказать его нельзя. Но чтобы все остальное совпало… извините!
— Извиняю. А если все-таки случайность? Вот шел-шел человек по улице и увидел вывеску — «студия»! Сообразил, что ему это нужно… зашел. Увидел. Победил. Женщина-то действительно симпатичная весьма… а? Ну а с саблей этой так уж вышло — случайно. Можешь возразить, инспектор?
— Легко, инспектор. Во-первых, по улице он не «шел-шел», а ехал. Потому как если бы «шел-шел», то на спиньжачке остались бы следы дождя… их, однако же, нет.
— Нюшка могла забыть или просто не обратить внимания.
— Могла, Лень, могла… Но я нюхом чую, что я прав: этот гусь подъехал на такси. А знаешь, почему на такси?
— Почему?
— А он свою тачку светить не хотел…
— Резонно.
— Еще бы. Поехали, инспектор, дальше: они провели вдвоем приблизительно двенадцать часов. О чем только ни говорили! Но при этом он ничего о себе не сообщил. Ни-че-го!
— Почему же? — возразил Купцов с улыбкой. — Он тонко намекнул, что он «рыцарь плаща и кинжала».
Петрухин рассмеялся.
— Это, — сказал Митя, — свидетельствует, что с чувством юмора у парня все в порядке… как думаешь, Леня?
— Думаю, что это небольшой перебор, и наша замечательная мадам-художница могла бы насторожиться.
— Ерунда! Баба — она и есть баба. Уши развесила, рот открыла.
— Баба-то баба, но отнюдь не дура. Петрухин закурил и ответил:
— Э-э, брат… Бабы в таких делах как любовь-морковь все поголовно дуры. По жизни она, может, доктор наук или политический лидер… а как доходит до нежных чуйств — все! Беда! Дура дурой… и сплошная, понимаешь, «Санта-Барбара».
— Да-а, — уважительно сказал Купцов, — крепко! Всего лишь несколькими словами охарактеризовал лучшую половину человечества. Ярко, точно, глыбко… Феминистки в трауре.
— А то! Как будто, понимаешь, с Восьмым марта поздравил.
— Да, действительно… Ну ладно, считай, что ты меня убедил: Андрей появился в «студии» Анны Николаевны не случайно. Но кто же его навел?
— А вот об этом мы спросим у самой художницы. Думаю, что таких людей не так уж и много.
— Пожалуй, ты прав. Каждому встречному-поперечному не станешь о самом сокровенном рассказывать.
— Давай-ка звони Анне, — сказал Петрухин. Купцов достал визитку Анны Николаевны и взял в руки телефон.
Купцов набрал домашний номер телефона Анны Николаевны. Она отозвалась сразу, и Купцов подумал: «Господи! Неужели она не отходит от телефона?»
— Алло, — сказала она, — слушаю. Я вас слушаю. Говорите.
