— А так, просто, — хмыкнул Числов. — Приходишь и докладываешь: товарищ полковник, в ответ на ваше сердечное приглашение капитан Числов послал вас в жопу. И вас, товарищ майор, тоже… Теперь — понял?
Рыдлевка тяжело вздохнул, помолчал — тихо сказал, глядя в пол:
— Кончай пить, Сережа… Все понятно, но… Наше дело телячье — обосрали, жди, когда говно смоют…
Числов вскинулся на своей койке:
— А что мне ждать? Я, что ли, обосрался? Нет, скажи, я?
Панкевич вздохнул снова:
— Серега… Я слышал, как ты кричал, когда вы втроем с ротным и Примусом стояли… И про рапорт на увольнение, и про протокольных мудаков, и… И чего ты добился? Только себе нагадил. Как ты дальше-то будешь?
— Как-никак, — сказал Числов в потолок. — Как-нибудь. Все. Хорош. Послужили…
Он перевернулся на бок, свесил с койки руку и, уцепив бутылку за горлышко, приглашающе качнул ею в сторону Рыдлевки:
— Выпьешь?
Панкевич замялся:
— Нет… Я — там… Пойду… раз ты идти не хочешь…
Капитан внимательно посмотрел на него и усмехнулся — нехорошей такой, недоброй усмешечкой:
— Что, Лева… ссышь со мной выпить? А? Нет, ну скажи — ссышь ведь? Боишься, что узнают и не одобрят?
— Нет, — сказал Рыдлевка, отводя глаза. — Я просто… Не хочу просто. Не лезет.
— А-а-а… — довольно протянул Числов. — Не ссышь, а просто — не хочешь… Слушай, Левон… Я давно тебя хотел спросить: ты чего такой тихий? Не дебил вроде, книжки читаешь, говоришь нормально, когда начальства рядом нет… А чуть что… Тебе что — все так нравится? А?
Панкевич долго молчал, потом посмотрел Числову в глаза:
— Когда что-то не нравится — знаешь, как говорят? «Не нравится — пиши рапорт!» А я служить хочу.
— Служить? Дело хорошее… Генералом, поди, стать хочешь?!
— Нет, Сережа, — спокойно ответил Рыдлевка. — На генерала я, пожалуй, рылом не вышел. Генералом у нас, наверное, только ты бы и смог стать. Если по справедливости. А служить… Я ведь просто больше ничего не умею.
— Ну-ну, — все так же несправедливо зло откликнулся Числов. — А служить, стало быть, умеешь. Ну иди, служи… Выполняй распоряжения… Может, до майора дослужишься, как Самосвал. На хер такая служба… Что, много она тебе дала? У тебя хоть квартира-то есть?
— Нет.
— О! Нет квартиры. Господин офицер — бомж. А с деньгами как, ваше благородие? Ась?
Рыдлевка понимал, что Числов, издеваясь над ним, просто выговаривается, поэтому ответил спокойно:
— Нету у меня денег. Жена, вон, беременность прервать хочет…
Числов сплюнул на пол.
— Так и на кой же ты хрен служишь, Левон?
Панкевич долго молчал, перебарывая в себе желание ответить резко. Переборол не до конца:
— А ты, Сережа, раз сам уходить решил, считаешь, что и все за тобой должны? А кто будет Родину защищать?
Числов зашелся в кашляющем смехе, отхлебнул из бутылки, отдышался и протянул:
— Вона как… Родину защищать… А как она выглядит, твоя Родина? Эти пидоры обожравшиеся в Москве — Родина? Которые здесь всю эту кашу… Или, может быть, для тебя Родина — это та бабища на плакате, которая мать и зовет? Я этого плаката почему-то с детства боялся, там у тетки лицо, как у… жрицы какого-то жуткого культа — с обязательными человеческими жертвоприношениями. Родина…
Панкевич встал:
— Пойду я, Сережа. Все понятно. Не тебе одному… А только насчет Родины — зря ты это. Ты во многом прав, но где-то не прав. Я тебя не переспорю. Ты грамотнее. Только — подумай.
— Я уже все подумал, Левон. Погодь-ка…
Панкевич остановился. Числов покопался в нагрудном кармане и вытащил оттуда сложенный вчетверо лист бумаги:
— На-ка… Отдай заодно Примакову…
Панкевич покачал головой, но бумагу взял. Потом вздохнул и молча вышел.
…В палатке Завьялова становилось все шумнее, а Числов лежал один в полумраке. Время от времени капитан отхлебывал из горлышка бутылки разведенный спирт, смотрел невидящими глазами в потолок и вспоминал…
…Сергей Николаевич Числов за свои двадцать восемь лет жизнь успел прожить, может быть, и не самую интересную, но уж по крайней мере — нескучную. Он родился в Новосибирске и к началу восьмидесятых успел даже пойти в первый класс школы номер семь в Гусинобродском жилмассиве. Самые светлые воспоминания детства уносили Числова на богатый соблазнами пустырь за кинотеатром «Горизонт». Пустырь этот располагался на полпути между школой и домом и служил для мальчишек естественным полигоном для испытания самодельных пиротехнических средств из магния-марганца-серы- селитры.
До окончания первого класса доучиться в Новосибирске не довелось. Сережиного отца закончившего Новосибирский электротехнический, призвали офицером-двухгодичником на флот, и вся небольшая семья переехала в Петропавловск-Камчатский. Мать даже довольна была — и «камчатские» идут, и за квартиру платить не надо… Жили они в общежитии военно-морской базы на полуострове Завойко. Все сначала шло хорошо — родилась сестра Ленка, у отца были перспективы по службе, и он хотел остаться на действительной службе… Но осенью 1981 года старший лейтенант Тихоокеанского флота Николай Числов погиб при исполнении служебных обязанностей, испытывая какое-то «изделие». Сергею тогда было восемь лет, сестренке — два месяца. Именно тогда Сережа впервые услышал словосочетание «груз двести» — наверное, из Афгана занесло его в Петропавловск-Камчатский… От Камчатки остались путаные воспоминания — снежная буря в июне и чей-то рассказ об англо-французском десанте 1855 года: двое англичан поднимались на безлюдную сопку, из кустов выскочил камчадал, пустил две стрелы — по одной в глаз каждому англичанину — и снова скрылся в кустах… Когда летели в Новосибирск, Сережа иногда плакал, очень по-взрослому переживая семейную трагедию. Отца похоронили на родине, а потом мать с двумя детьми переехала к своим родителям в Междуреченск.
…Спустя два года новый муж матери Василий Ваганович Арзуманов не смог ужиться с дедушкой- шахтером, недолюбливавшим армян. Арзуманов забрал все семейство и привез к себе на родину, но не в Армению, а в Таджикистан. Там на алюминиевом заводе в Гисаре давно уже пустила корни армянская диаспора, в основном выходцы из Карабаха. О Междуреченске жалела только мать, удачно устроившаяся там преподавателем в музыкальной школе…
Впрочем, очень быстро все семейство перебралось в Душанбе. К Сереге и Ленке отчим относился как к родным. Когда бывший командир отца, переведясь в Питер, неожиданно позвонил матери и непередаваемым тоном командира подлодки сказал: «Сажай Серегу в самолет. Он принят в нахимовское», Василий Ваганович просто встал на дыбы. Так что в Питер Серега так и не попал.
…Один раз его чуть было не выгнали из элитной душанбинской школы — за взрыв аппарата Киппа. Сергей решил на лабораторной по химии самостоятельно изучить свойства бертолетовой соли… Спасла мать — бросилась за помощью к соседу, бывшему камчадалу и чуть ли не единственному в Таджикистане капитану второго ранга — военкоматскому начальнику. Тот поговорил с кем надо… За Серегой ненадолго закрепилась первая в его жизни кличка Ляпкин — тогда в известной команде «Химик» играл хоккеист с такой фамилией. А сам школьный химик, семидесятилетний Лев Борисович Фельдман (из врачей- вредителей), называл его не иначе как «Мендзелеев».
