Умышленная наивность Лены раздражала Колпакова: только что он подробно объяснил ей положение вещей.
— Не вечно же это будет продолжаться! Волна пройдет, опять начнешь тренировать, разом со всеми расплатимся.
— Ты нарочно не хочешь меня понять? Я распустил платную секцию и не собираюсь возвращаться к прежним занятиям!
— То есть как? — Недоумевающая девочка исчезла. Лена смотрела строго и требовательно. — Как же ты представляешь нашу жизнь? Аванс, получка? Знаешь, сколько у меня уходит на косметику? А на такси?
— Но… — попытался возразить Колпаков.
— Не перебивай! — властно приказала Лена. — Зима на носу, в чем мне ходить? В потертой дубленке и растоптанных сапогах? Тебя устраивает, чтобы я выглядела чучелом? Меня — нет!
Колпаков перевел дух, как после удара в солнечное.
— Ты хочешь, чтобы я попал в тюрьму?
Он вспомнил пережитый в поезде страх. Казалось невероятным, что самый близкий человек может подталкивать его к тому безысходному состоянию преследуемого зверька.
Лена поняла, что перегнула палку.
— Что ты, глупый! Ведь все не так страшно. Мы же привезли обратно хрусталь, ковры. Да и за первый раз не сажают, только оштрафуют.
«Только»! В голосе Лены ему послышалась габаевская интонация.
— Кстати, откуда ты так хорошо знаешь указ? Про конфискацию и остальное?
— Ну… Я случайно встретила на улице Габаева, он меня напугал…
Дура! Придумала бы что-нибудь другое: случайно прочла газету…
— А потом ты случайно встретила его еще раз, и он тебя успокоил. И вы с ним подробно проштудировали новый закон. Основательно и досконально.
— Что ты имеешь в виду? — вскинула брови высокомерная светская дама.
Колпаков уже бывал свидетелем подобных превращений и, хотя не наблюдал их давно, воспринял спокойно, не смутившись и не растерявшись, чем смазал ожидаемый эффект. Ему надоело сдерживать раздражение.
— Ты повторяешься, как плохая актриса.
— Что ты имеешь в виду? — повторила она менее уверенно.
— Ты уже делала такое лицо и задавала такой вопрос, причем не один раз… После того как Гарандин под присмотром братца излупил меня в котлету и ты, совершенно невинно, разумеется, переночевала с ним на турбазе, а потом устроила мне скандал за оскорбительные подозрения и беспочвенную ревность… — Глубоко внутри заныла, казалось, навсегда зарубцевавшаяся рана. — В ресторане, когда я посмел усомниться в чистоте и возвышенности твоей дружбы с этим… дипломатом или торговцем…
Колпаков говорил медленно, уверенно, эта уверенность подавила Лену, ледяная маска таяла на глазах.
— Можно вспомнить еще много случаев, и всегда я пугался, давал задний ход. Но не теперь. — Он напряженно, с усилием улыбнулся. — Сейчас твоя игра мне безразлична.
— Как и я сама, — то ли спросила, то ли констатировала Лена.
Колпаков прислушался к себе.
— Пожалуй, нет. Я всегда испытывал к тебе сильные чувства. Чаще любовь… Иногда — злость, раздражение. Но не безразличие… Ты ко мне была равнодушна, это да.
Лена презрительно улыбнулась.
— Однако в постели ты был мной доволен.
— Ты этим умело пользовалась. Вспышки любви совпадали с исполнением твоих капризов, приобретением дорогой одежды, получением крупных денежных сумм…
— А за что, по-твоему, женщина должна любить мужчину? За сторублевую зарплату? — Лена вновь обрела спокойствие, красивое лицо отвердело, взгляд был жестким. — Или ты ждешь вспышки любви после сообщения, что не способен больше обеспечивать семью? Хорош супруг! Мужчина должен рисковать ради любимой женщины!
Фраза была произнесена с глубокой убежденностью.
— Как муж Клавдии? Благодаря молодящимся старушкам твои представления перевернуты с ног на голову!
Он вспомнил, что не так давно уже говорил кому-то эти слова. Да, точно — Гришке.
— Вы смотрите на мир не так, как нормальные люди… Иные представления о правильной жизни, другие ценности…
— Ты, что ли, нормальный человек? — издевательски спросила Лена, нервно покусывая губу. — Такой же халтурщик и приспособленец, как те, кого ты презираешь. Только замаскировался своим дурацким кимоно…
Они говорили, не повышая голоса, старались не перебивать друг друга, сторонний наблюдатель ни за что не распознал бы в происходящем ломающего семейную жизнь скандала: ни оскорблений, ни мордобоя, ни битья посуды — обычная мирная беседа.
Но оба понимали, что перешли черту, до которой еще можно вернуться к примирению. И оба были спокойны. Лена привыкла к мысли, что смена мужа — такое же обыденное житейское дело, как замена гардероба или мебельного гарнитура, даже менее хлопотное. А Колпаков подсознательно ожидал подобного финала со дня свадьбы, пережив его по ошибке в пустой, с брошенными впопыхах тапочками жены квартире, он окончательно подготовился к развязке.
И все же ему была неприятна расчетливость, с которой Лена подбирала наиболее обидные слова и наотмашь била ими в самые болезненные точки.
Колпаков лег в кабинете, предварительно приняв снотворное, такая предусмотрительность оказалась оправданной: взбудораженное сознание не сразу поддалось даже сильнодействующему препарату. Наконец он провалился в тяжелый болезненный сон, где поджидал его уже знакомый кошмар: крутой спуск, усыпанный сотней красных огней, громыхающая платформа из разбегающихся железных бочек, ни руля, ни тормоза, угнетающая беспомощность, ледяной ветер в лицо, немо кричащие сигналы: стоп, стоп, стоп…
Когда он проснулся, кошмар еще стоял перед глазами. К чему такой сон?
В коридоре вжикнули змейки на высоких, до колена, сапогах Лены, хлопнула дверь. Первый раз за годы супружества он не сопровождал жену на работу. Зная, какое значение она придает этому ритуалу, можно было предположить, что Лена считает совместную жизнь оконченной.
Может, и правильно… Пора остановиться, иначе будет поздно… И сны о том же. Интересно, понимает ли это Гришка Габаев, бородатый Кулаков? Вряд ли, фантазия у обоих отсутствует начисто.
Сев к столу, Геннадий написал заявление с просьбой освободить его от обязанностей председателя федерации.
Перед тем как выйти из дома, он подошел к окну. Солнечно, ясно, тепло… Иллюзия. Просто начался отопительный сезон. А на наружном термометре всего семь градусов, осенний ветер порывами гнет черные деревья и разбрасывает сухие листья. Колпаков чувствовал, что сегодняшний день будет переломным в его жизни, но не предполагал — насколько. Снова подумалось о Габаеве и Кулакове. Почему мысли именно о них приходят в голову? Может, они, в свою очередь, думают о нем?
Габаев не вспоминал о Колпакове. Он занимался с нунчаками — тяжелые поверхности снаряда со свистом рассекали воздух, послушно описывая вокруг замысловатые траектории. Гришка лично точил неподатливый гетинакс, любовно полировал, подбирая под себя размеры, вес, длину цепочки. Ловко перехватывая нунчаки из руки в руку, зажимая под мышкой, меняя направление удара, он с удовлетворением чувствовал, что старался не зря: снаряд получился отменный.
Если о Колпакове Габаев не вспоминал, то Кулаков занимал в мыслях значительное место. Мерзавец опять перешел ему дорогу.
Им становилось тесно в одном городе, и Габаев обдумывал планы устранения ненавистного
