закрыть дверь, и сказал через плечо:
— Нельзя вести интимные разговоры, которые может услышать любой прохожий.
— То, о чем говорила Лорел, просто смешно.
— Правильно. Как ты ясно ей объяснила, ты никак не могла забеременеть от какого-то другого мужчины, кроме мужа.
— Ну да ладно, Лорел есть Лорел, — заметила Байрони.
— Почему ты мне ничего не сказала, Байрони?
Брент подошел к ней и положил ей на плечи руки.
Она спокойно посмотрела на него.
— Почему? Или ты решила, что я не достоин это знать? — Он слегка потряс ее за плечи.
— Я боялась. Была не уверена, что ты его захочешь.
— Кого «его»?
— Ребенка. Ведь ты не хочешь ребенка. Но ты прав, мне следовало сказать тебе сразу, как только самой это стало ясно. Мне очень жаль.
Не хотеть собственного ребенка! Брент закрыл глаза, с отвращением переживая боль, причиненную ему этими ее словами.
Брент слушал Байрони, продолжавшую говорить по-прежнему тихо и спокойно:
— Я знаю, что ты меня не любишь, Брент. Знаю также и то, что ты не веришь женщинам и хочешь быть свободным. Я не жалею о том, что забеременела, правда. Если ты не хочешь ребенка, он, или она, будет моим. Я уеду. Решать тебе.
— Звучит самоотверженно! — услышал Брент собственный голос, холодный и прозвучавший словно откуда-то издалека. — Но я знаю, Байрони, что женщины эгоистичны. Если я чему и научился в жизни, так это тому, что женщины берут от мужчин все, что хотят или могут от них получить. Однако я твой муж.
Ты по закону принадлежишь мне. И никуда не увезешь от меня моего ребенка.
Байрони смотрела на мужа глазами, полными горечи.
— А когда я пополнею, стану неповоротливой и неспособной удовлетворять твои желания, я буду осуждена на то, чтобы видеть, как ты уходишь к другим. Пожалуй, ты прав, Брент. Я эгоистична. Я больше не позволю так мучить себя. Я очень устала. Не мог бы ты теперь оставить меня одну?
Брента охватили противоречивые чувства. Он не произнес больше ни слова, кивнул Байрони и вышел из спальни.
Погружаясь в прохладную ванну, Байрони приняла решение.
У Брента не выходили из головы ее лицо и сказанные ею слова. Не хотеть своего собственного ребенка!
Но что ей оставалось думать? Он без конца дразнил ее, то приближал, то отстранял. «Все. Довольно. Ты дурак, — сказал он себе. Он вспомнил о кнуте и усмехнулся. — Ну что ж, дорогая жена, ты наконец привлекла мое внимание».
Он вошел в их спальню в тот вечер рано, еще до ужина. И остановился как вкопанный.
Байрони упаковывала вещи.
— Что это ты делаешь? — спросил Брент.
— Упаковываю свои вещи, — спокойно ответила Байрони, не поворачиваясь к Бренту.
— Могу я узнать, зачем?
Байрони вздохнула. Она не хотела на него смотреть, это слишком ранило ее.
— Я уезжаю, Брент. Не могу больше жить, окруженная твоим недоверием и цинизмом. До переезда сюда я думала, что ты действительно стал заботиться обо мне. Но все изменилось, едва ты оказался в обстановке, напомнившей тебе о мальчишеских проказах, о собственном предательстве. Если ты сам не можешь справиться с этим, то что ожидать от меня?! — Она ждала, распрямив спину.
— Нет, Байрони, никуда ты не уедешь. Ты принадлежишь мне. Мой ребенок принадлежит мне. Послушай, мы принадлежим друг другу, и ты знаешь это.
— Нет, Брент, ты послушай. Ребенок должен расти с любящими родителями. Это я хорошо поняла на собственном опыте. Из-за того, что мой отец таков, каков он есть, меня отправили в Бостон, на воспитание к тете. Но мой ребенок будет знать по крайней мере материнскую любовь.
Брент глубоко вздохнул, понимая, насколько серьезна была Байрони.
— У тебя нет денег, — проговорил он.
— Я думаю, что смогу получить что-то от дорогой Лорел. Она была бы рада даже продать свои драгоценности, чтобы только избавиться от меня. — Байрони перевела дыхание, не глядя на Брента. — После рождения ребенка я найду работу. Я молода и здорова.
Все будет прекрасно, — повторила она.
Брент выругался. Байрони отвернулась и принялась складывать юбку.
Брент подошел к ней, крепко обхватил ее за плечи и привлек спиной к себе.
— Пожалуйста, послушай, Байрони. Я хочу тебя.
Хочу нашего ребенка. Хочу, чтобы мы были вместе.
Брент почувствовал, как она затрепетала под его ладонями.
— Я тебе не верю, — пролепетала она.
— А ты поверишь, если я скажу, что люблю тебя?
Люблю, вероятно, с той самой минуты, как увидел впервые, с испачканным мукой лицом?
Байрони молчала. Брент вздохнул.
— Я должен многое изменить, любовь моя.
Между нами было так много всего такого, чего не должно было бы быть. И ты, разумеется, права. Возвращение сюда было ошибкой, и я вел себя как осел.
Все, что ты сказала, чистая правда. Простить это трудно, но я действительно люблю тебя, Байрони.
Брент осторожно повернул ее лицом к себе и посмотрел в глаза. В них блестели слезы.
— Я люблю тебя! — с восторгом повторял Брент. — Я говорил эти слова и раньше, — продолжал он, словно разговаривая сам с собой. — Женщины, которых я знал, ждали их от меня, но то были лишь слова. Я прошу тебя попытаться простить меня. Ты останешься со мной? Ты можешь даже сохранить свой кнут на случай, если я оступлюсь.
У Байрони мелькнула мысль о том, что если бы ее отец сказал такое матери, но она тут же отбросила ее.
Брент совсем не похож на ее отца.
— Зачем? — тихо спросила она. — Ты высоко ценишь свою свободу, Брент. И если это твой образ жизни, если ты хочешь чувствовать себя свободным, я не хочу, чтобы ты менялся, чтобы чувствовал себя несчастным.
Брент рассмеялся в ответ.
— Я был несчастным, сколько себя помню. Мне всегда чего-то не хватало. Этим «чем-то» были, несомненно, ты и те чувства, которые заполняют каждую клетку моего существа. Ты — моя радость, Байрони.
Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.
Байрони пристально всматривалась в его лицо.
Впервые с того времени, как его встретила, она увидела в его глазах неуверенность. Она не ставила под вопрос ни свои чувства, ни то, что могла бы ему сказать.
«Такова любовь», — подумала Байрони.
— Хорошо, — проговорила она.
Тревога и настороженность в глазах Брента исчезли, и он обнял ее с такой силой, что ей стало больно.
Она уткнулась лицом в его плечо.
— Я люблю тебя, — говорил он, прижав лицо к ее виску. У него с души словно свалился камень. Его залила волна тепла и охватило чувство покоя и умиротворенности.
Несколькими минутами позднее Байрони чуть не сказала ему, что не могла представить себе
