Нормальных семей не бывает

– Еда как еда, Уэйд.

– Но она вся одного цвета.

– Предположим. А ты-то что себе выбрал, Леонардо?

Дженет посмотрела на поднос Уэйда: фруктовые консервы в желе, томатный сок и звездная россыпь салата. Его поднос выглядел как блюдо с елочными украшениями, разложенными перед тем, как их повесить.

– Красиво,– сказала Дженет.

– Правда, нет, правда?

Они сели за столик у окна, под которым располагалось здание суда: до них доносились извечные звуки голосов – преимущественно пожилых людей, вкушавших субботний ланч в магазинном ресторане; для большинства это была самая изысканная трапеза за всю неделю. Этот звук пробудил в Дженет детские воспоминания, которые она была не в силах остановить.

– Мама, мама... прием...

– Извини, дорогой. Воспоминания. Когда-нибудь ты поймешь.

– Я никогда не состарюсь. Мне нужны переживания, а не воспоминания.

– Глупый ты, Уэйд,– улыбнулась Дженет.– К тому же ты из породы долгожителей.

– Неужели?

– Ешь.

Они принялись радостно обсуждать перемены – преимущественно в жизни Уэйда. Он поселился вместе с Колином, своим приятелем, который работал в музыкальном магазине. «Да, пока приходится мыкаться по углам, но не успеете вы и глазом моргнуть, как я обзаведусь собственными апартаментами». Пока же он зарабатывал на жизнь, развозя ковры, и его планы относительно собственных апартаментов оставались довольно туманными.

Дженет порылась в сумочке в поисках сигарет, но сигареты кончились.

– Проклятье...

– Возьми у меня.

– Так мы теперь курим?

– Уже много лет. Ты не могла не знать.

– Ну конечно, я знала.

Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.

– Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.

– Привыкнешь.

На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.

– Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху,– он меня слепит. Что это?

– Пора увидеть хоть кусочек солнца,– сказала Дженет.

– Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?

Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.

– Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? – спросил Уэйд.

– Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.

– Почему?

И правда, почему? Не вижу никаких причин.

– Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.

– Скажи.

Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.

– Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу – летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар – ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.

Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.

– У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.

– Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?

– Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.

– Американцев?

– С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.

– Итак, ты говорила...

– Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется! А потом задул пронзительный ветер, такой холодный, что я вся покрылась гусиной кожей, хотя вечером было жарко, даже душно. У меня возникло предчувствие, что моя молодость и беспечные деньки скоро кончатся, и это переполнило меня печалью и смирением, то есть я хочу сказать, я тогда только-только ощутила себя новорожденной, которой открыты все жизненные пути или, по крайней мере, те, что были открыты для девушки в пятидесятых. Таким был мой краткий миг счастья. Прежде чем я успела что-либо сообразить, я снова оказалась в школе, потом вышла за твоего отца, и у меня появились вы, и как будто целая вселенная возможностей, которыми я могла бы воспользоваться, закончилась именно там, на набережной Сены, с Донни Макдональдом.

Дженет вытерла глаза бумажной салфеткой.

– А у тебя он был, Уэйд? Самый счастливый момент?

Дженет не ожидала, что у Уэйда найдется самый счастливый момент; он был слишком молод, чтобы у него вообще могли быть хорошие или плохие моменты, но он застал Дженет врасплох.

– Это было с Дженни. Месяца два назад.

– Дженни?

– Да. Мы качались в гамаке позади ее дома. Мы оба знали, что она беременна, и думали, что сможем справиться. Я устроюсь на работу, мы подыщем квартиру и будем растить ребенка, как в настоящей семье. Она позволила мне дотронуться до ее живота, и вдруг я почувствовал, что я уже больше не Уэйд Драммонд, что я перерос самого себя, стал лучше и чем-то намного более важным, чем прежде. У нас было чувство, как будто мы перенеслись на свою собственную планету. И мы чувствовали, что это может длиться вечно.

Дженет молчала. Вот, значит, как Уэйд заполняет мои пробелы,

Внизу на улице завыли полицейские сирены. Солнце спряталось за облаками.

– Уэйд, ты не хочешь домой?

– Навестить тебя? Обязательно. Скоро зайду. Может, на следующей неделе,– зависит от графика работы.

– Нет, я имею в виду вернуться насовсем. Уверена, что твой отец жалеет о драке и сцене, которую вы устроили на вечеринке.

– Мам...

– На этот раз все может быть по-другому.