любящему свою родину и благоговеющему перед тем государственным устройством, которое в ней существует. Пусть что угодно говорят об этом устройстве, но я лично признаю его высоким по своей идее… Я с нетерпением жду того времени, когда, облечённый служебными правами, буду проводить в той среде, в которой буду вращаться, начала, которые считает нужным проводить правительство, я благоговейный сторонник нашего «батюшки-царя»… За последнее время и у нас в Ярославле агитация стала пускать глубокие корни благодаря деятельности местной группы партии социалистов-революционеров… Результаты этой партии сказались и на отношении студентов к своему учебному начальству. Сходкой студентов лицея, между прочим, был оскорблён через посылку письма директор лицея. Был оскорблён сходкой студентов, тоже через посылку письма, и г. министр народного просвещения генерал Глазов. А что, спрашивается, худого сделали студентам эти самоотверженные деятели? Да ничего. Только чувство благодарности можно высказать им, что и сделала по отношению к директору лицея группа студентов человек в 50. Господину же министру народного просвещения этого сделать не удалось, так как мысль о выражении ему сочувствия письмом не нашла готовности её принять в большинстве и у этих 50 человек.
Много высказал я Вам, Ваше высокопревосходительство, и не дело бы это студента… Простите великодушно человеку, который готов за родину и за царя-батюшку и душу свою положить, которого цель: служить государству до последней капли крови, до последнего издыхания. А я послужу, даст бог, тогда, когда поступлю на государственную службу.
Но и теперь я не желал бы сидеть сложа руки. Я желал бы поступить в агенты тайной полиции. В этом я не нахожу ничего худого; слово «шпион», которым обыкновенно клеймят людей, служащих в тайной полиции, – ничего худого, по моему, не означает… Я и обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с всепокорнейшей просьбой не отказать принять меня на службу по тайной полиции, хотя бы и с небольшим, но постоянным (круглый год) окладом жалованья, так как в каникулярное время я мог бы работать в Петергофе, где живут мои родители… Вашего высокопревосходительства нижайший послушник и глубоко преданный и благовеющий перед Вами студент лицея Евгений Белков'.
А вот третий тип – Емельян Кучеров. В феврале 1904 года он явился в особый отдел Департамента полиции и подал прошение, в котором описал свои похождения. Дело заключалось в следующем. В 1903 году Кучеров был привлечён к дознанию за разбрасывание прокламаций; его исключили из лицея.
«С этого времени, – писал Кучеров, – я узнал хорошо цели антиправительственных сообществ и стал искать удобной минуты, чтобы мне местная административная власть предложила служить на пользу великого государя и дорогой своей отчизны. Эта минута скоро пришла. 16 сентября мне господин начальник Ярославского жандармского управления предложил постараться разузнать участников антиправительственных сообществ, находящихся в Ярославле, говоря, что я буду принят в лицей, если это сделаю. Я согласился и с этой минуты стал двуличным человеком. Двуличным человеком, по-моему мнению, должен быть всякий, служащий тайно на пользу государства: таким путём он гораздо больше принесёт пользы».
Этому «двуличному» человеку пришлось сделаться и двусторонним. Ярославль в то время являл пример довольно распространённого в то время явления: полиция, понимая, что уловление «крамольников» дело хлебное, стала конкурировать с жандармами, не отличавшимися энергией, и Кучерову, являвшемуся тогда единственным серьёзным осведомителем в этом городе, пришлось служить начальству и чёрному, и синему. Возникли сцены ревности из-за этой прекрасной Дульцинеи, и первый любовник – жандармский полковник Романов стал преследовать предмет своей страсти за измену; он отказался содействовать возвращению Кучерова в число студентов; обиженный поехал искать защиты в Петербург. Директор Департамента полиции написал письмо директору лицея, и «двуличный» сделался снова студентом… ч
Кучеров приезжал жаловаться на жандармского ротмистра Немчинова, который был командирован в Ярославль специально для заведывания розыском и должен был помирить соперников-сыщиков; оказалось, что этот кандидат в начальники охранных отделений начал карьеру блестяще: он брал со своего агента расписки в получении жалованья, а денег полностью ему не выдавал.
Кучеров был в претензии и на то, что начальство не повышает ему оклада до 100 рублей в месяц, несмотря на его важные услуги охране. Спокойно, как будто шла речь о вознаграждении за урок математики, доказывал он, перечисляя свои предательства, что его работа стоит дороже…
Открытое, с правильными чертами лицо, серые, беззлобные глаза, мягкая улыбка, тихая речь, скромные манеры… «Ведь главный мотив, – говорил Кучеров, – который заставил меня усердно работать по политическому розыску, это тот, чтобы, будучи ещё студентом, суметь составить о себе хорошее мнение у сильных мира сего, дабы по окончании курса получить скорее и получше место по министерству юстиции. Пётр Иванович убедился в продуктивности моей деятельности, а раз это так, то он не откажется в недалёком будущем закинуть обо мне словцо кому нужно будет».
Конечно, Пётр Иванович Рачковский принял в нем сердечное участие. Кучеров, окончив курс науки и сделавшись присяжным поверенным, продолжал также служить «на пользу великого государя и дорогой отчизны», сосредоточив своё внимание главным образом на социалистах-революционерах.
У политического сыска есть свои традиции и предания, свои мифы и герои. В огромном шпионском общежитии были свои любимцы, старожилы и ветераны. Помимо Мамочки (Серебряковой), была в провокаторской семье и своя «няня». И какие сказки она могла бы рассказать! Но нам их не услышать. Так поведаем что-нибудь о ней самой. Лучше «папаши» никто этого не сделает. Предоставим же ему слово.
Зубатов, находясь уже в отставке, обратился к Трепову, сделавшемуся товарищем министра внутренних дел, с трогательным письмом. Вот оно:
'За безвыходностью положения позволяю себе возбудить вновь вопрос, поднятый впервые мною при покойном В. К Плеве. Речь идёт о московской содержательнице конспиративной квартиры, костромской мещанке, Прасковье Ивановне Ивановой. Будучи слушательницей акушерских курсов, она была заагентурена бывшим в то время начальником Московского охранного отделения Скандраковым, а затем перешла к Бердяеву и была мною посажена на конспиративную квартиру, выработавшись не только в чудную квартирную конспиративную хозяйку, но и прекрасную воспитательницу молодых агентурных сил. Благодаря этому все, что было только самого лучшего и интимного по моей секретной агентуре, все было сосредоточено у неё, как в месте, безусловно гарантированном от провала. Покойный Г.К.Семякин и Д.А. Ратаев имели свидание с М.П.1уровичем и др. только в её помещении, считавшемся академической школой секретной агентуры. Ни одна нога служащего в отделении (охранном) при мне не была там, и лишь с моим уходом из Москвы пришлось открыть это агентурное святая святых. В сентябре исполнится 25 лет её затворнической службы. Будучи в С-Петербурге, я уже старался снять с неё. эту епитимью и ходатайствовал перед А.А.Лопухиным лично и через А.С.Скандракова перед В.К.Плеве о назначении ей пенсии – 25 рублей в месяц… Ныне получил с оказией письмо от Ивановой, которая, описывая московскую разруху, просит меня ответить ей по совести, не опасно ли при нынешних убийствах продолжать службу и не лучше ли уйти. Надо вам заметить, что от старых знакомых она скрылась, но агентурная её деятельность так и осталась никому не известной. Все же это время она прожила по нелегальному документу, выходя только в лавки и избегая даже держать прислугу. Зная, что при таком образе жизни она кое-что скопила, я и ограничился в своё время такой мизерной суммой пенсии, совершенно не соответствующей той невидной и понятной лишь специалисту, но глубоко полезной деятельности, которую она вынесла при нашем создании знаменитой московской агентуры, создавшей положение Московскому охранному отделению и работавшей на всю Россию и Департамент полиции.
Теперь Вашему Превосходительству понятно, почему я осмелился утруждать вас этими строками. Положение этих лиц очень неблагодарное. Они полны высокой ценности и в то же время не имеют никакой рыночной ценности, так как их никто не знает. Чистая случайность, что при всей моей нынешней
