сделать.
— Сделать? — Фуллер нахмурился.
— Да, — ответил Мардер. — “Ньюслайн” — передача, падкая на сенсации. Мы считаем их взгляды на нашу продукцию безосновательными и предвзятыми. По нашему мнению, они дискредитируют нас — намеренно и безответственно.
— Понимаю.
— Итак, что мы можем сделать? — спросил Мардер. — Нельзя ли помешать им выпустить репортаж?
— Нет.
— Может быть, остановить их по решению суда?
— Нет, это означало бы добиваться предварительного запрета, а с точки зрения общественности такой шаг выглядит подозрительно.
— Иными словами, ты не советуешь так поступать.
— Пытаться заткнуть рот прессе? Нарушить первую поправку? Это создаст впечатление, будто бы нам есть что скрывать.
— То есть они вольны выпустить репортаж, а мы не в силах им помешать? — спросил Мардер.
— Да.
— Хорошо. Но я считаю, что “Ньюслайн” пользуется искаженными сведениями, которые не соответствуют действительности. Можем ли мы потребовать, чтобы нам предоставили равное количество времени для опровержения?
— Нет, — ответил Фуллер. — Доктрина равноправия, частью которой было требование о предоставлении одинакового количества эфирного времени, была отменена в период правления Рейгана. Теперь информационные программы не обязаны обеспечивать сторонам равные возможности для выражения своих взглядов.
— Стало быть, они могут заявлять все, что хотят? Сколь бы односторонними ни были их утверждения?
— Совершенно верно.
— Но это несправедливо.
— Таков закон, — ответил Фуллер, пожимая плечами.
— Хорошо, — сказал Мардер. — Эта передача выйдет в эфир в очень ответственный для нашей компании момент. Негативная подача событий может стоить нам китайской сделки.
— Вполне.
— Допустим, это приведет к разрыву контракта. Если мы сумеем доказать ошибочность взглядов “Ньюслайн” — а мы уже заявили их представителю, что они заблуждаются, — то нельзя ли подать на них в суд за причинение убытков?
— С точки зрения практики — нет. Возможно, нам удастся продемонстрировать, что они игнорируют и искажают известные им факты, но, судя по прецедентам, доказать это весьма трудно.
— Стало быть, мы не можем судиться с ними из-за убытков?
— Нет.
— Они могут утверждать все, что захотят, и если в результате компания разорится, нам останется лишь проклинать жестокую судьбу?
— Именно так.
— Есть ли на них хоть какая-нибудь управа?
— Видите ли… — Фуллер заерзал в кресле. — Если они выставят компанию в ложном свете, их можно будет привлечь к ответственности. Однако в данном случае все обстоит иначе. Один из пассажиров Пятьсот сорок пятого подал на нас в суд. Журналисты всегда могут заявить, будто бы они лишь освещают факты — мол, адвокат пострадавшего выдвинул против нас такие-то обвинения.
— Понимаю, — сказал Мардер. — Однако на суде обвинения выдвигаются в присутствии ограниченного числа людей. А “Ньюслайн” собирается транслировать эту чушь на сорокамиллионную аудиторию. Вдобавок они придают обвинениям дополнительный вес уже тем, что озвучивают их по телевизору. Мы несем убытки не из-за обвинений как таковых, а из-за того, что они стали известны широкой общественности.
— Я понял, к чему ты клонишь, — ответил Фуллер. — Но закон смотрит на эти вещи иначе. “Ньюслайн” имеет полное право освещать судебный процесс.
— Иными словами, они могут повторять любые утверждения, сколь бы возмутительными те ни были? Например, если адвокат заявит, будто бы мы использовали труд несовершеннолетних, “Ньюслайн” вправе пустить их в эфир и не нести за это никакой ответственности?
— Верно.
— Допустим, мы подали в суд и выиграли. Стало ясно, что “Ньюслайн” распространяла ложные сведения о нашей продукции, основываясь на утверждениях адвоката, которые тот делал в суде. Обязана ли “Ньюслайн” опровергнуть заявления, которые услышали сорок миллионов зрителей?
— Нет. Не обязана.
— Но почему?
— “Ньюслайн” вправе сама решать, какие сведения заслуживают опубликования. Если они, журналисты, полагают, что исход судебного разбирательства не стоит внимания, они не обязаны освещать его. Это остается на их усмотрение.
— А тем временем наша компания становится банкротом, — подхватил Мардер. — Тридцать тысяч человек теряют работу, жилье, медицинскую страховку и отправляются мыть посуду в соседней забегаловке. А потом и еще пятнадцать тысяч остаются безработными, когда разоряются наши поставщики из Джорджии, Огайо, Техаса и Коннектикута. Этим достойным людям, посвятившим жизнь разработке и изготовлению лучших в мире машин, крепко пожимают руку и дают хороший пинок под зад. Так, что ли?
Фуллер пожал плечами:
— Да. Так уж работает система.
— Ты называешь это “работает”?
— Система есть система, — ответил Фуллер.
Мардер бросил взгляд на Кейси, потом вновь повернулся к Фуллеру.
— Так вот, Эд, — заговорил он. — Складывается безвыходная ситуация. Мы выпускаем великолепные машины, все объективные данные свидетельствуют о том, что они надежны и безопасны. Мы тратим годы на разработку и испытания. Мы пользуемся заслуженным авторитетом. И ты хочешь сказать, что какой-нибудь тележурналист может приехать на завод, поболтаться здесь пару дней и сделать так, что все наши усилия пойдут прахом? Опозорить нас перед всей страной и не нести за это никакой ответственности? И мы не можем даже подать на него в суд за причинение убытков?
Фуллер кивнул.
— Какой кошмар, — произнес Мардер.
Фуллер откашлялся.
— Видишь ли, так было не всегда, — сказал он. — Однако в течение последних тридцати лет, после принятия в 1964 году акта Салливана, суды все чаще закрывают дела о диффамации, ссылаясь на Первую поправку. Теперь пресса пользуется куда большими правами.
— В том числе — правом на клевету.
Фуллер пожал плечами.
— Жалобы на клевету со стороны прессы имеют давнюю историю, — объяснил он. — Уже несколько лет спустя после принятия Первой поправки Томас Джефферсон обвинял прессу в необъективности и предвзятости…
— Послушай, Эд, — перебил Мардер. — Нас не интересуют события двухвековой давности. Мы говорим не о горстке нечистоплотных редакторов колониальных газет. Речь идет о телевизионном шоу,
