…Когда мама была девочкой, с ней дружил не папа, а совсем другой мальчик. Андрей. Серёжа узнал про это позже, когда была уже тетя Галя и маленькая Маринка. Он увидел однажды, как папа сидит на поленьях у горящей печки — голландки и медленно бросает в открытую дверцу письма. Писем была целая пачка. Серёжу это заинтересовало, потому что на многих конвертах он заметил красивые марки.
— Папа, это что?
— Это мамины, — тихо объяснил папа.
— Мама писала?
— Нет. Когда мама училась в школе, у нее был друг Андрей Кожин. Когда они выросли, то разъехались в разные города, и он маме часто письма писал. Даже потом… два письма пришло.
— А зачем ты их в печку?
— Куда же их? Лежат, лежат… Андрею отослать? Я адреса не знаю, на конвертах он обратный адрес не указывал.
— А что в них написано?
— Не знаю, Серёженька. Мама не говорила, а я не спрашивал.
— А сейчас почитай.
Отец покачал головой и отправил в желтый огонь еще один конверт.
— Нельзя. Чужие письма не читают без разрешения. Это нечестно.
Конверт свернулся в трубочку, и пламя взвилось над ним длинным языком.
— А марки? — шепотом спросил Серёжа.
— Марки?.. Марки можно взять.
Серёжа сел рядом с папой у гудящей и стреляющей печки. Он отрывал от писем разноцветные марки и под тонкой бумагой конвертов чувствовал сложенные вчетверо листки. Там были слова, которые больше никто никогда не прочитает. Потому что не у кого спросить разрешения, а лезть без спросу в чужое письмо — это очень скверное дело…
Заглянула Наташа, сказала, что пельмени готовы.
— Вставай руки мыть… Ой, да ты спишь уже!
— Я? Нисколечко. Даже не хочется.
Серёжа поднялся и нащупал ногами сандалии. Нок принюхался к кухонным запахам и деликатно замахал хвостом.
— Папа магнитофон купил, — сообщила Наташа. — Хочешь, включу, чтобы не заснул? У нас одна такая запись есть! Мексиканский гитарист и певец…
— У нас в лагере вожатый был. Вот это гитарист! — сказал Серёжа. — От него все ребята ни на шаг не отходили. Он такую песню знал — лучше всех песен на свете! И вообще он был самый хороший вожатый.
— У нас тут недалеко тоже один человек появился. За ним тоже мальчишки табуном ходят. Он их на шпагах сражаться учит.
— Что это за человек? — встрепенулся Серёжа.
— Кажется, тренер. Или вожатый… В общем, на Красноармейской есть старый дом, вроде нашего. Его сносить хотели, а потом не стали. Там какой — то детский клуб сделался. Название «Эспада».
— «Эспада» — по — испански «шпага», — сказал Серёжа.
— Правда? В одной песенке у этого мексиканца тоже все время повторяется: «Эспада, эспада…»
— Включи, — попросил Серёжа.
Наташа вытащила из шкафа магнитофон — плоский чемоданчик, нашла на полке катушку.
— На транзисторах, — сказал Серёжа. — Какая марка?
— «Мрия». По — украински значит «Мечта».
— Слушай, Нат. Он был в пенопластовой коробке?
— Да, а что?
— Она где?
— Папа убрал куда — то.
— Можно, я ее заберу?
— Ну… ты спроси у папы. Можно, наверно. А зачем?
— Хочу одну штуку сделать… Давно хочу, да все пенопласта не могу достать. Большие плиты, которые на стройках, не годятся, они крошатся. Мне нужен плотный.
— Папа, наверно, отдаст… Серёжка, ну что все — таки в лагере случилось?
— «Что, что»!.. Написал домой письмо, что скучно. Начальник его прочитал. Начал меня на линейке ругать. Я ему говорю: «А зачем чужие письма читаете?» Он еще сильнее раскричался: «Убирайся, если тебе все не нравится!» Думал, я испугаюсь. А я убрался…
— Сумасшедший, — сказала Наташа тоном полного одобрения. — Ну, слушай запись.
Сначала защелкали кастаньеты, и это напоминало цокот копыт. Потом упруго и ритмично ударили струны. И, опять привалившись к подушке, Серёжа почти сразу увидел желтые травы и низкое косматое солнце среди облаков, похожих на рваные красные ленты. И темные всадники, медленно выплывая на круглую вершину холма, разворачивались и пускали коней в галоп.
И была уже не музыка, а встречный ветер и летящая под копыта степь…
И вдруг сквозь шум ветра и топот донеслись голоса. Папин. Взволнованный тети Галин. Спокойный и чуть насмешливый бас дяди Игоря:
— Да вот он, «бедный странник». Спит без задних ног.
Серёжа это слышит, но пошевелиться и сказать что — нибудь не может, потому что по — прежнему видит степь и стремительных кавалеристов. И сам он — один из всадников.
Голос тети Гали:
— Я чуть с ума не сошла! Приезжает начальник лагеря, представляете — сам! Ночью. Привозит его куртку и брюки… Я думала — утонул. Оказывается, бросил вещи на станции и куда — то ускакал…
(Значит, вещи нашлись. Значит, мамина карточка, которая была в кармане, все — таки не пропала. Хорошо. А то, когда примчались всадники, он так и не успел схватить одежду со скамейки.)
Голос дяди Игоря:
— Наталья, знаешь, что этот герой отколол?
— Знаю.
— И конечно, одобряешь?
— И конечно…
Папин голос:
— Ну ладно, друзья, ничего не случилось. Галина, хватит слезы пускать. И ты, Маша, за сердце не хватайся. Одно слово — женщины.
Тетя Маша:
— Молчи уж, мужчина. Сам белее мела до сих пор.
Папа:
— Мы сами виноваты. Надо было сразу адрес ему дать.
Наташа:
— Папа, перетащи его на раскладушку. Есть он все равно уже не будет.
Дядя Игорь:
— Это можно… Граждане, а это что за чудовище? Эй, да он не подпускает! Зубы показывает!
Наташа.
— Это кто не подпускает? Я вот ему! Ну — ка брысь!
(А Наташку Нок слушается сразу. Молодец Наташка!)
Могучие руки поднимают Серёжу. (Вместе с конем.) И желтое поле, качаясь, уходит вниз.
Совсем откуда — то издалека папа говорит:
— Все понимаю… Да не спорь, Галя, ты сама знаешь, что он прав. Не пойму только: что за лошади, на которых он умчался? Просто сказка какая — то…
