пришедший с лугов. Будто вот сию минуту стоял Серёжа на палубе, прижимался коленями к металлическим прутьям поручней, а рядом был Алексей Борисович и держал на Серёжином плече крепкую узкую ладонь.
И как ответ на это воспоминание, легла ему на плечо тяжелая рука. Серёжа вздрогнул и обернулся.
Он увидел узкое, похожее на топор лицо и печальные, не подходящие для такого жесткого лица глаза.
— Узнал? — спросил мужчина.
— Да, — сказал Серёжа. — Вы тогда приходили в школу.
— Верно. Это я писал о тебе заметку.
— А… — откликнулся Серёжа. Но что еще сказать, не знал. Не говорить же «спасибо».
— Я думал тогда, вы из милиции, — сказал он наконец.
— Нет, я работал с Алексеем, — проговорил мужчина, медленно шагая рядом. — А теперь… Вот ведь какая беда у нас… Ему бы жить да жить. Сколько еще мог написать…
— Он успел закончить книгу? — спросил Серёжа.
— Успел… Печатается уже. Не пропусти смотри. В магазинах она не залежится, это я точно говорю.
— А как называется?
— Как называется? «Верьте всадникам». Разве ты не знал?
— Нет.
— Там про разных людей рассказы. Про разные встречи. И про тебя.
— Про меня?
— Ну да. Про тот случай на станции. Ты помнишь?
— Еще бы, — сказал Серёжа. — Но… чего же там про меня — то писать?
— Да уж Алексей знал чего… Разве он тебе не говорил?
С тихим отчаянием Серёжа сказал:
— Я его не видел с тех пор. Если бы я знал! Я ведь и сегодня пришёл, потому что беда случилась.
Товарищ Алексея Борисовича помолчал. Потом проговорил, словно успокаивая Серёжу:
— Бывает и так. Суетишься, бегаешь, некогда с хорошим человеком увидеться. И приходишь только тогда, когда узнаешь, что с ним несчастье.
— Да не так, — все с той же горечью сказал Серёжа. — Я же не знал про Алексея Борисовича ничего. Я к нему к живому шел, со своей бедой. Вернее, с нашей…
Ничего не изменилось на первый взгляд. Но сразу будто тверже стала рука мужчины на Серёжином плече.
— А что произошло? — спросил он уже по — иному, быстро и четко.
— Да не все ли равно? — откликнулся Серёжа. — Теперь — то уж…
Мужчина придержал его за плечо, зашел вперед и глянул в лицо. Глаза у него были теперь точными, как у снайпера.
— Да ты что, мальчик… У Алексея же остались друзья!.. Ведь есть же газета!..
8
Когда умерла мама, Серёжа много ночей подряд видел один сон. Не страшный, но какой — то безнадежный. Будто они с папой идут по унылому пустырю, где торчат кусты высохшего бурьяна. И тянется вдоль пустыря неровный серый забор из щербатых досок. А папа молчит, молчит… И все это — очень долго. Серёжа зачем — то держит на тонком ремешке пустой большой термос, и он при каждом шаге стукает Серёжу по ноге… Потом, когда уже совсем темно, приходят они домой. Дом заброшен и пуст. Мебели нет, мусор на полу, клочьями висят на стенах отставшие обои. От одинокой лампочки — жидкий желтый свет.
С минуту Серёжа и папа стоят на пороге пустой комнаты. Потом папа берет его за руку. Молча. Опять надо идти. И теперь уже неизвестно, куда и зачем. Куда — то сквозь пустые черные улицы с редкими огоньками, через рельсовые пути, по ночному полю. Серёжа знает, что шагать придется всегда и, кроме этой дороги, ничего уже не будет. И ему не страшно, не горько даже, а просто очень темно и пусто на душе. А термос по ноге — стук, стук…
С такой же пустотой и безнадежностью возвращался Серёжа с кладбища. До той минуты, пока журналист Владимир Матвеевич Ларцев не догнал его на обочине.
«Да ты что, мальчик…»
У него ладонь была узкая и крепкая, как у Иванова.
«У Алексея же остались друзья!»
Как он сам не подумал об этом? Дурак, честное слово.
«Ведь есть же газета!»
Серёжа улыбнулся. Даже в очень тяжелые минуты человек может улыбнуться, если к нему возвращается надежда. Пусть вместе с болью, с горем, с тревогой — но все равно надежда. Значит, что — то есть впереди. Значит, можно держаться прямо.
— Будут поминки, — сказал Владимир Матвеевич. — Я не пойду. Алексей не простил бы такой траты времени. Мы поедем в редакцию, и ты расскажешь все.
Домой Серёжа вернулся в сумерках.
— Сергей, в чем дело? — жестко спросил отец. — Вчера ты убежал с уроков. Сегодня прогулял весь день. Из школы звонят! Хоть в милицию заявляй!.. Что случилось? Что было вчера и сегодня?
Серёжа стащил куртку, медленно повесил на крючок. Голова кружилась от голода и усталости.
— Вчера, — сказал он, — разгромили у нас отряд…
— Это я знаю. Но при чем здесь школа? Ты пропустил два дня.
— Я с утра в редакцию пошел, к Алексею Борисовичу… А он умер. Сегодня хоронили, — сказал Серёжа и понял, что сейчас заплачет. Переглотнул, замолчал.
— Сергей, ты это что… Это правда?
— Да… Потом я познакомился с Ларцевым. Это друг Алексея Борисовича. Я ему про отряд рассказал. А потом мы с ним поехали к Олегу. Надо было скорее. Надо же спасать «Эспаду»…
Серёжа сел на табуретку, и наступило молчание, которое они с отцом лишь изредка разбивали короткими вопросами и ответами: «На кладбище ездил?» — «Да». — «А что с Алексеем Борисовичем?» — «Сердце». — «Ты не знал?» — «Нет».
Наконец папа сказал:
— Я понимаю. Но позвонить домой, чтобы люди с ума не сходили от беспокойства, ты, наверно, мог…
— Не догадался. В голове такой звон… Ты не ругайся, папа.
— Да я не ругаюсь. Ваша завуч ругается, звонила мне… Ужинай и ложись, ты прямо черный от усталости… Постой, позвони сначала Генке, а то он извелся из — за тебя.
Завуч Елизавета Максимовна грохнула указкой по столу
— Пусть там, на задних партах, помолчат, пока я говорю! Иначе будем говорить по — другому! Я спрашиваю не вас, а Каховского. Как он посмел самовольно посреди урока уйти из класса? Как он посмел прогулять два дня? Без всякой причины!
На задних партах не хотели молчать.
— Ничего себе: без причины! — громко сказал Павлик Великанов. — У людей клуб громят, а они сиди и задачки разбирай!
