состоит, известны… Последнее усилие нервов — и буквы эти выстроятся, и слово будет прочтено… Нет, опять рассыпались, прыгают, мельтешат, как воробьи…
…Сверху снова упали сухие иголки. Егор запрокинул лицо. Верхушка сосны медленно плавала под облаками. Облака протыкал белый игольчатый след. Там, в десяти километрах от земли, внутри громадной дюралевой сигары лайнера полторы сотни разных пассажиров мчались к своим заботам, к своему счастью и бедам. И конечно, не знали, что под ними, на далекой земле, на кладбищенской скамейке у сосны, пытается разобраться в смысле жизни восьмиклассник Петров. И о других людях не знали. Даже о тех, кто рядом, в самолете, в большинстве своем не знали тоже.
Печальная мысль о великом разобщении людей затопила на короткое время все другие. В самом деле, люди — острова в океане. Миллиарды островов, громадный архипелаг. А пути меж островов — много ли их? Что на одном острове знают о других? О ближних знают, а о дальних?..
Дальние острова — чужие?
Не потому ли в самолете, летящем на большой высоте, человек с легким сердцем нажимает кнопку бомбосбрасывателя?
Да разве дело в высоте? Ведь бывает и вплотную друг к другу, а в кулаке нож…
А может, загадка времени и загадка разобщенности — одна и та же?
А ключ — где?
…Опять проскочила белка. Черными бусинками глянула удивленно: ты что здесь сидишь так долго?
В самом деле, сиди не сиди, а все тайны жизни тут не раскроешь. Но Егор встал без досады и тревоги. И печаль его была без тяжести, со светлым зайчиком. Словно какую-то ниточку клубка тайн он все-таки ухватил…
За памятниками и соснами, за недалеким дощатым забором проносились грузовики. Там, за тыльным краем кладбища, был Восточный тракт. По нему ходили автобусы до центра. И Егор не пошел к главным воротам, пошел к забору, понимая, что должна быть в нем калитка или щель.
Когда оставалось до забора шагов двадцать — бурая прошлогодняя трава, лужицы и остатки снега в рытвинах, — Егор увидел в ряду крайних могил синий решетчатый обелиск со звездочкой. И с белой, очень яркой на солнце табличкой:
Дима Еремин
16/IV/1971 — 19/III/1983
Егор остановился, будто остановилось сердце. Уронил руки. Димкину фамилию он знал от Гая.
…Значит, нашелся все-таки для несчастного Димки уголок на ближнем кладбище. Спасибо людям хоть на этом. Что здесь помогло? Хлопоты интернатского начальства, слезы матери?.. Димка, Димка, если каждый человек появляется на свете не зря, то зачем жил ты свои одиннадцать лет и одиннадцать месяцев? Может, для того чтобы твоя судьба стала горьким упреком, предостережением для других?
Станет?
Поблекший жестяной венок с мятой черной лентой был прислонен к обелиску. На ленте меловые буквы: «Дорогому сыночку от ма… ночек, прости ме…»
Егор сдернул шапку и жгутом скрутил ее в кулаках. То, чего не было на похоронах отца, случилось здесь. Тяжелый ком подошел к горлу. Егор быстро оглянулся. Он был один…
…Потом у забора, в лужице среди вялой травы и мусора, Егор набрал в пригоршню ледяной воды, ополоснул лицо. Вытер мятым платком. Постоял. Коричневая бабочка, живая, веселая, закружилась перед ним. Егор уронил платок и следил за ней, пока она не улетела в щель забора. Это было как глубокий вздох. Как прощение…
Два меча
Михаил приехал через неделю и в самом деле привез хронометр. На этот раз он зашел к Егору домой. И с облегчением узнал, что Алины Михаевны нет дома: она ушла на завод что-то уточнять насчет будущей работы.
И все же Михаилу было неуютно. Выпил он чаю с Егором на кухне, а потом сказал:
— Пойдем погуляем. Как-то привычнее на ходу разговаривать.
Разговаривали обо всем понемногу, но, конечно, не обошли в беседе и рукопись. И Наклонова.
— Как он? — спросил Михаил.
— Да ничего. Недавно по телику выступал…
— Да? Небось, о новых задачах писателей в свете последних решений?
— Не знаю. Я выключил… От руководства студией он отказался, но объяснил, что не из-за меня, а потому что в какую-то долгую командировку собирается… А про меня сказал, чтобы оставили в покое. Не надо никаких разборов.
— Откуда ты знаешь?
— Бутакова сообщила…
Светка действительно недавно подошла и назидательно произнесла:
— Скажи спасибо Олегу Валентиновичу. Он звонил в школу и просил, чтобы не устраивали никаких собраний и разбирательств. И что у него нет к тебе претензий.
— Рыло в пуху, вот и нет претензий…
— Ох и наглец же ты, Петров…
Даже не «Петенька», а «Петров».
— Зато ты образец. Гордость всей системы народного просвещения... Свежий бутончик на веточке Классной Розы... Не забудь передать ей эти мои слова.
— Не бойся, не забуду.
— Подумать только, — вздохнул Егор. — Было время, когда я на тебя даже заглядывался маленько...
Она дурашливо закатила глаза.
— С ума сойти! Но надеюсь, это прошло?
— Без следа.
Егор проводил Михаила на вокзал и там сказал:
— Все хочу спросить... С Асей-то что?
— С Асей все в порядке, — вздохнул Михаил. — Слава богу хоть с этим-то все в порядке... Никитка предъявил ультиматум. Или, говорит, вы поженитесь наконец, или я ухожу жить на теплоход к дяде Сереже Снежко. Куда теперь нам деваться?
— Ну и... когда?
— Ну и скоро... Не бойся, сообщу.
Возвращаясь домой, Егор с удовольствием думал, как в тишине квартиры звонко тикает хронометр. Наполняет ее живой неутомимой жизнью. И он правда тикал — слышно было даже в прихожей. И Егор весело заспешил в комнату.
Но когда он вошел, увидел, что над хронометром наклонилась мать. Она обернулась:
— Это откуда у тебя?
— Гаймуратов приезжал, привез... — нехотя сказал Егор.
— Что, в подарок?
