Вот уж в самом деле слезы и смех рядом…
Борис деликатно сделал вид, что не слушает, а Оля – она шла чуть поодаль – ревниво спросила:
– О чем это вы шепчетесь?
– Нилка спрашивает, можно ли новый анекдот рассказать, – нашелся Федя. – Про Вовочку… Я говорю, что при тебе лучше не надо…
Борис хихикнул.
– Дурни, – сказала Оля.
Нилка тоже хихикнул. Но сразу же посерьезнел:
– Я потом решил, что буду сидеть и ждать. Хоть с'сколько. Потому что, думаю, все равно это должно когда-нибудь кончиться… И знаете, про что думал еще? Про С'синеград. Как будем опять играть, когда меня освободят… Я там лифт придумал!
– Какой лифт? – недоуменно сказал Борис.
– Ну, такой… Будто у Города несколько пространств. Ну, помнишь, ты рассказывал про параллельные пространства?.. Ну вот, надо найти кусочек волшебного мела, и тогда на любой двери можно написать: 'Лифт'. После этого входишь, а там кабина и кнопки. И едешь в с'соседнее пространство… Только для него уже нужна, наверно, другая карта.
– И про это ты думал т а м? – выговорила Оля.
– Конечно! Я же знал, что вы все равно меня c'спасете! – Нилка вдруг негромко, но торжествующе рассмеялся: – Как вы ворвались!.. Я перед этим, кажется, немного с'спал – и вдруг – трах!.. А потом еще мотоцикл… Боря, мне надо поговорить с твоим папой.
– О чем? – удивился Борис.
– Ну, он же депутат! Может быть, он посодействует, чтобы без лишней волокиты оформили полное ус'сыновление Павлика.
– Ну да! А потом твоя мама вас обоих под мышку – и в С'соединенные Штаты!
Нилка не обиделся на поддразнивание. Ничуть! Борису он это прощал. Он засмеялся заливисто, будто после нового анекдота про Вовочку:
– Я же говорю, что нет! Хотите, мама даст рас'списку?
– А что! Пусть даст, – согласился Борис.
Брели, брели и вышли на берег. К беседке. Был закат, солнце ушло в тонкую сизую дымку. На светлом небе рисовался старинный Троицкий монастырь, в котором обещали скоро отдать верующим большой собор, но пока были мастерские… Четко так выделялись колокольни, купола и сторожевые башни.
Сели рядышком на перила между колоннами беседки. Федя, Нилка, Борис, Оля. Лицом к закату.
– Красиво, да? – тихонько сказала Оля. – Будто Синеград.
Нилка нерешительно спросил:
– Вы не будете на меня с'сердиться?
– Что ты опять выдумал, Нил? – встревожился Федя.
– Я не выдумал… В больнице я Павлику… рассказал про наш Город. Ну, мы там про многое говорили, вот я и… выдал с'секрет.
– Да какой же это секрет! – успокоил его Борис. – Вон сколько людей знают! Правильно, что рассказал.
Нилка оживился:
– Павлик все понимает! С'сразу включился… ну, будто с нами вместе Город придумывал, с самого начала. Он вообще с'сообразительный… И у него тоже… с'свойства…
– Какие свойства? – не понял Федя.
– Ну, не с'совсем обычные. Как у меня. Я, например, немного летать умею, а он…
– Ох, Нилка… – вздохнула Оля.
– Ну, правда же! Он всякие предметы умеет к телу примагничивать! Ложку, например, или ножик… Из c'coседних палат приходили глазеть на это… И еще знаете что? – Нилка опять посерьезнел. – Он ключ тот, от двери, так же украл… у тех парней… Когда его били в спальне, то ключ на пол уронили и не заметили. А Павлик упал и примагнитил его к спине… Честное с'слово! Не верите? Он с'сам потом показывал.
– Да верим, верим, – сказала Оля.
Федя обнял Нилку за плечо. А Борис проговорил вроде бы дурашливо, а на самом деле ласково;
– Нил-крокодил, ты путаешь все на с'свете. Важно, что не ключ к нему примагнитился, а ты. А он – к тебе. Значит, и к нам. Чего ж теперь…
– А можно пририсовать пятую ногу к табурету? – обрадованно спросил Нилка. – Чтобы он тоже… в студии?..
– Тогда уж и шестую, – напомнил Федя. – Степка, он ведь тоже… Ходит по школе со значком и хвастается, что он в студии 'Табурет'…
– Степка – герой, – согласился Борис. – Тогда как забарабанил в дверь: 'Заводите мотоцикл! Нилку спасать!' Мы сперва ничего понять не могли, за окнами еще темно…
– Ох, сейчас тоже темно будет, – заметила Оля. – Нилка, тебя не хватятся дома?
– Я же оставил записку! Если я с вами, мама не боится… А там, в подвале, я знаете чего боялся? Только одного: что лампочка сгорит. Думаю, будет полная темнота и полезут из нее эти… 'дети Шумса'… С'сейчас смешно, конечно…
– Ох уж до чего смешно, – сказала Оля.
– А Павлик… он знаете что придумал? Как c'справиться с 'детьми Шумса'! Он сказал, что надо их не поодиночке уничтожать. Надо найти обрывки тех кусочков черного пространства, из которого Шумс их вырезал. Там ведь остались дыры… ну, по форме этих злодеев. И эти дыры – как бы их души. Если сжечь обрывки, 'дети Шумса' останутся без душ и превратятся в простые бумажки…
Федя вдруг вспомнил, как нес маленького Павлика Южакова по интернатским коридорам. Легонького, доверчиво притихшего.
– По-моему, надо еще вот что! – оживилась Оля. – Похитить у Шумса тросточку с черным рулоном и сжечь! Чтобы он не мог навырезать новых своих деток…
Борис не любил спорить с Олей, но тут возразил:
– Черное пространство не сожжешь. Оно ведь неистребимо.
'Значит, и вообще зло неистребимо? – подумал Федя. – И в сказке, и на самом деле? Но как оно получается в людях?'
– Вот понять бы, откуда всякие гады, всякие дембили в жизни берутся… Ведь не Шумс же их вырезает! Может, правда, какие-нибудь пришельцы чужую программу в генетический код вкладывают? Помнишь, Нилка, ты летом боялся?
Нилка хмуро сказал:
– Да ничего в них не вкладывают. Там с'совсем пусто… – Он покачал сапожком и объяснил: – Про это один человек говорил там, в больнице, он во взрослой палате лежит. С'седой такой… Его вечером какие-то бандиты избили, шапку сорвали… Он говорит: 'Я с такими еще в тридцать с'седьмом году встречался. У них вместо души дыра…' А другой ему в ответ: 'Тут, папаша, не мистику разводить надо, а с'стрелять без задержки. Я, – говорит, – промахнулся с первого раза – и вот…' Знаете, это кто? С'старший лейтенант Щагов. Он там же лечится.
– Небось героем себя выставляет, – сказал Борис.
– Нет… Я с'случайно догадался, что это он…
– Как? – спросил Федя. В самом деле: как? Живьем Нилка Щагова не видел, на пленке лица не разобрать (напрасно Щагов боялся).
Нилка вдруг смешался, замолчал напряженно. Застукал пятками по перилам. Все мигом почуяли неладное – будто Нилка опять на краешке беды. А он, видя, что ждут ответа, выговорил страдальчески:
– Я это не могу вам с'сказать. Только Феде… И то… наверно, не надо. – Врать он 'с'совершенно' не
