— Да, он где-то прав. И здесь — действительно — сагоны ни при чем.
— А вы знаете, в чем дело? — спросила Ильгет.
— Я... может быть, и знаю. Но это неважно сейчас. Так вот — Арнису я приказывать не буду. Психолог его не спасет.
— Вы уверены? А если хотя бы попробовать?
— Иль, я знаю, что с ним происходит. Понимаешь? Знаю. Но есть вещи, в которых человек только сам себе может помочь.
— А мне-то что делать... — пробормотала Ильгет. Она чуть не плакала.
— Тебе? Терпеть.
Ильгет встала, отодвинула стул и пошла, не прощаясь. Это была ссора. Дэцин смотрел ей вслед, прихлебывая ву.
Нехорошо получилось. Опять нехорошо. И всегда получается нехорошо.
Господи, да когда же Ты меня от этого избавишь!
Дэцин настоял на том, чтобы вся декурия Арниса прошла курс реабилитации. Все десантники сейчас были в санатории. Хотя случившееся подействовало на них по-разному. Но сам Арнис наотрез отказался лечиться. Приказать... они думают, это так просто. Но это как раз тот случай, когда нельзя лишить человека свободы, данной Богом.
Так же, как Арнис не мог просто удушить пленных газом...
Так же и я не могу насильно помочь ему. Он сам должен захотеть принять эту помощь.
Он должен понять. Мне уже почти шестьдесят. Если не он придет на мое место — то кто же? Но для этого он должен понять еще многое.
Через два дня Ильгет уже была у Иволги в гостях. Эрика весело играла с Лайной и Анри в детской. Дара с Арли возились на полу. Ноки Ильгет не взяла с собой — теперь Арнис не расставался с собакой.
— Иволга, ты обещала мне помочь... ты не представляешь — ведь никто, никто не может. Все знают что-то — и молчат. Что случилось? Он сломался, стал эммендаром? Что произошло? Почему это нужно скрывать от меня?
Иволга покачала головой.
— Успокойся, милая. Успокойся. Все нормально. Мужчины нам никогда до конца доверять не будут. При всей любви. Это другой биологический вид.
— Но ты-то...
— Я знаю, что случилось. Пойдем, на диван сядем. Я все знаю. Так вот... не знаю, как ты это воспримешь, но я-то, как женщина, хорошо понимаю, что неизвестность — хуже всего.
Они сели на диван рядышком. Иволга закинула руку за плечи Ильгет.
— Так вот... Арнис — хороший очень человек. И очень сильный. Никогда он эммендаром не станет. Он будет последним, кого сломает сагон. Это я тебе могу сказать точно. А случилось с ним другое.
Иволга сделала паузу.
— Взяли мы один город... и там много пленных оказалось. Лервенцы — они вообще-то фанатики, про атаку смертников ты уже знаешь. Но в Этраге так вышло, что все-таки почти четыреста человек оказались в плену. А делать-то с ними что? Нас восемнадцать человек квиринцев в этом городе. Включая всю армию. Никакой поддержки в ближайшие пару месяцев не ожидается. Выпустить пленных — это же самые пассионарии, военные, они все разнесут к чертовой бабушке. Дэцин отдал приказ их уничтожить. Арнису с его декурией. Я даже об этом не знала, я другим занималась.
— И он...
— Триста восемьдесят человек, Иль. Этот твой блаженный посчитал, что просто усыпить их газом будет хоть и гуманно, но неблагородно. Так вот, они каждого выводили во двор — по одному — и спрашивали, не хочет ли он оставить свое богомерзкое занятие и перейти на нашу сторону. Ну, разговор, конечно, долгим не был, времени бы не хватило. Эти фанатики делали круглые глаза и орали «да здравствует Цхарн!» Арнис аккуратненько приставлял бластер к виску и убивал. Своей рукой, заметь. Пятую часть, а может, и больше — они на пять бригад разделились. Это, как ты понимаешь, заняло несколько часов. Ну все, это его и сломало. Потом он воевал, в принципе, нормально все делал... но видимо, уже так, на чувстве долга. Он уже был сломанный.
Иволга перевела дух. Рассказать еще, как он напился, как она его ругала... да нет, не стоит. И так все ясно.
— Боже мой! — сказала Ильгет, — Боже мой!
— Осуждаешь его? — спросила Иволга.
— Да как я могу... что ты говоришь? Ты вот сама — осуждаешь?
— Нет. Во-первых, я бы вообще их спокойненько задушила газом. Как мух. Во-вторых, это дело не мне поручили, а ему. А посему мое дело молчать в тряпочку. И сочувствовать.
— Вот именно, — сказала Ильгет, — ведь мне этого не поручили. Я в такой ситуации не была. Как я могу осудить человека, попавшего в такую ловушку... тем более, он сам себя, похоже, осудил. Что же теперь делать-то, Иволга? Ты знаешь, а он ведь испугался, когда узнал, что я к тебе еду.
— Ну ясно... ты для него — этакая святая, боится, что узнаешь о его неблаговидных делишках на Анзоре. И любить перестанешь. А меня он знает, знает, что я все выболтаю.
Иволга вдруг замолчала. В гостиную вошел ее муж, Дрон. Ильгет посмотрела на него с любопытством — виделись редко.
Нормальный, интересный даже человек. Очень высокий, тощий, лицо узкое и выдолбленное глубокими морщинами от носа к губам. Пепельные короткие волосы.
Что-то странное связывало Иволгу с Дроном... И откуда он — Иволга так и не объяснила. То ли с Терры, то ли не совсем. Явно не квиринец.
С друзьями Иволги он предпочитал не встречаться.
Дрон посмотрел на женщин и вдруг сказал.
— Чего вы тут сидите? Такая погода чудная. Пойдемте, что ли, прогуляемся в лес...
Арнис не пошел на исповедь — он встретился с отцом Маркусом в зале общины.
Он честно рассказал о происшедшем. Отец Маркус слушал внимательно, а потом сказал.
— Ну почему же ты не исповедался, Арнис? Хочешь, я схожу за облачением, и...
— Нет, — Арнис покачал головой, — не надо. Вы скажите, что мне делать теперь... Убить себя? Я думал, но... Иуду что-то вспомнил. Не выход ведь это.
— Не выход, — согласился отец Маркус, — Арнис... ну подумай сам, как все происходит. А вот если бы тебе снова такой приказ отдали — ты бы его выполнил?
— Да, — сразу ответил Арнис, — в том-то и дело, отец Маркус, я бы опять поступил так же.
Священник задумался.
— Значит, ты не считаешь это грехом?
— Не знаю... наверное, грех. Я ничего уже не знаю. Конечно, грех, раз совесть обличает. Но если бы мне Дэцин опять отдал такой приказ, я бы его выполнил. Поймите, у нас действительно не было выхода.
— То есть эти смерти предотвратили еще худшие последствия?
— В конечном итоге — да.
— Значит, это не грех. Ведь ты убивал на войне, Арнис, и считаешь это нормальным, а здесь разница только количественная.
— Я еще не убивал пленных.
— Пленный, не пленный — Писание разницы не делает. Убийство есть убийство. Однако же убийство на справедливой войне — не грех.
— Да... я это и сам знаю. И это все логично, отец Маркус. Но только совесть вот... понимаете, по логике это был не грех. А как глаза закроешь... и видишь это опять. И опять. И снится. Страшно это — как жить-то дальше?
