— Спокойно, Ильгет. А поговорить я хотел о твоем муже.
— О Пите? А в чем дело?
— У тебя с ним немало проблем, верно? Можешь не отвечать, я прекрасно слышу твои мысли. Да, в последнее время. Эти проблемы были и раньше, но ты умела их не замечать. А сейчас все стало очень плохо... Нет, не обманывай себя. Не хуже стало, а именно очень плохо.
Сагон всегда неправ...
Но этого — вот сейчас — просто не может быть, потому что он говорит именно то, что так жаждет услышать сердце... измученное сердце. Издерганное. То, что ты так долго пыталась скрыть от себя самой.
Сагон это слышит и понимает. Лучше тебя.
— Ты знаешь, почему это происходит? Я скажу тебе правду. Твой муж — эгоист. Нет, не все люди эгоисты. Это бывает в разной степени, у твоего мужа это доходит уже до степени болезненной. Теперь подумай, вспомни, и ты поймешь, что я прав. Хотя бы раз, хоть однажды он попытался осуществить хоть одно твое желание? Помочь тебе? Он встречал тебя с акции, ты говоришь? И это все. Но он даже не приготовил праздничного ужина, и вернувшись из космопорта, ты сама накрывала на стол. Ему не нужен ребенок. Ему не нужно твое творчество, а ведь ты фактически пожертвовала ради него творчеством, ведь ты совсем не писала в последнее время. А он этого даже не заметил, все твои жертвы — это так естественно. Это так естественно для него — то, что ты терпела боль только ради того, чтобы он получил удовольствие. И то, что на Ярне ты терпела присутствие любовницы. И терпела придирки его матери. Это совершенно нормально! То, что на Ярне ты полностью изменила свою жизнь ради него, уехала из родного города, бросила университет — это нормально, он этого даже не заметил. То, что ты простила ему предательство — согласись, это все-таки было предательством, и простила ему Арниса... — это тоже нормально.
Зато при этом он считает великой жертвой со своей стороны то, что до сих пор не завел любовницу на Квирине! И то, что позволяет тебе работать, и не упрекает тебя этим, и даже почти не попрекает тем, что ты ходишь в церковь. Это он себе ставит в великую заслугу. Ну разве не так, согласись? Он не закатывал тебе скандалы, говоря именно такими словами — ты подавляешь меня, я жертвую собой ради тебя? А ты не могла понять, в чем это подавление заключается. С его точки зрения — в том, что ты ходишь в церковь и работаешь. Это, по его мнению, огромная жертва с его стороны...
... Странное дело, но чем дольше говорил сагон, тем больше успокаивалась Ильгет. Он неправ. То есть, может быть, что-то в его словах и есть... отдаленное... но он очень сильно преувеличивает. Пита нормальный, хороший человек. Да, эгоистичный, но ведь все мы такие. Можно подумать, что я святая. Но ТАК быть не может. Сагон не прав. Не может Пита думать так. Он просто запутавшийся, нервный, наверное, инфантильный немного человек.
— Ты так считаешь? — усмехнулся Хэйрион, — А зря. Я ведь говорю тебе чистую правду. И придет время, муж бросит тебя. Любовница, кстати, у него уже есть. Не вздрагивай. Нет, это правда. Я знаю, что тебе сказал Дэцин. Но если ты убедишься, что у твоего мужа есть любовница — ты поверишь всем остальным моим словам? Так вот, она есть у него. Если хочешь... ну посмотри дома его почту, он ее держит без пароля, рассчитывает на твою порядочность. Видишь, я предлагаю тебе вполне вещественное доказательство моих слов. Подумай над ними.
— А зачем ты мне говоришь все это? — тихо спросила Ильгет, — зачем тебе это нужно?
Хэрон вдруг оказался с ней рядом. Совсем рядом. Какие страшные все-таки глаза у него... бездна. Слепая бездна.
— Потому что я люблю тебя, Ильгет, — сказал он и коснулся пальцами ее руки. Совсем человеческое прикосновение. Тепло. Ильгет пронизал ток... вот оно, либидо, подумала она с горькой усмешкой. Сагон был тонким и узким мужчиной, не в ее вкусе. Но пряное, острое желание коснулось завязи, едва не взорвавшейся от этого касания. Вот с ним бы у меня получилось... Господи, какой кошмар, о чем я думаю! Господи, помилуй! — взмолилась Ильгет.
Хэрон был далеко. Далеко, и словно в дымке. Странно подумать — как он мог коснуться ее?
— Я люблю тебя, Ильгет, — издали повторил Хэрон, — я не претендую на... на тебя. Но... я хочу, чтобы тебе было хорошо. Просто хорошо. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Вы не венчались с Питой. Твой брак признан действительным только по разрешению епископа, и ты это знаешь.
— Но ведь признан! — возразила она.
— Он чужой тебе человек. Чужой и чуждый. Он мучает тебя. Ты должна быть собой. Подумай о себе. Я не предлагаю тебе немедленно бросить мужа. Просто будь сама собой. Живи так, как ты привыкла. Не приспосабливайся к нему, ты же видишь, из этого ничего не выходит. Он все равно недоволен. Ты несчастна...
— Но если я еще не буду приспосабливаться... он же тогда точно уйдет, — неуверенно сказала Ильгет.
— А тебе нужен такой человек? В самом деле. Ты ведь несчастна с ним.
— А что, счастье — это главное в жизни?
Сагон пожал плечами.
— Для подавляющего большинства людей — да. Ты, конечно, рассуждаешь оригинально. Я бы спросил тебя, что главное, — лицо его вдруг исказилось, — да беда в том, что я знаю, что ты ответишь.
— Ты знаешь, — кивнула Ильгет, внутри ощутив радость, — потому и не спрашиваешь... бес.
— Ты ведь не любишь его. Ты это сама понимаешь.
— Люблю.
— Нет. Ты стараешься себя убедить, что любишь. Потому что так положено. Но ведь не случайно тебя даже не тянет к нему физически. Да, ты ощущаешь мою правоту... Ты действительно, как ни странно, виновата в этом. Если ты не любишь его, зачем жить с ним?
— Нет, — сказала Ильгет, — я люблю его. Он мой муж. Единственный. А не тянет... Просто у меня физиология такая.
— Он ведь унижает тебя.
Ильгет пожала плечами.
— Не знаю. Почему? Чем?
— Да, для тебя не существует унижения... Но посмотри другими глазами на все это: он над тобой издевается, живет, как ему нравится, а ты стелишься, делаешь для него все, и получаешь одни упреки.
— А зачем мне смотреть ЧУЖИМИ глазами? — спросила Ильгет.
— Да хотя бы потому, что твои слепы.
— Мои глаза слепы? Мои?! — Ильгет с удивлением уставилась в неподвижные сагонские зрачки.
Что-то менялось в лице сагона... он снова сидел близко к ней.
— Я в чем-то понимаю твоего мужа, — сказал он медленно, — ты действительно чудовище. Единственное, что ты... может быть... еще способна понять — это боль. Он, конечно, не может причинить тебе такую боль, которая произвела бы на тебя впечатление. Но я-то могу...
Господи, Иисусе, Сын Божий... подумала Ильгет. И вдруг до нее дошло.
— Ты не можешь, сагон. Ты развоплощен. У тебя нет власти надо мной.
— Рано или поздно я встречу тебя, — воздух стремительно серел. Фигура впереди расплылась и почти исчезала, — я встречу тебя, и тогда берегись.
Нельзя сказать, чтобы эти слова не вызвали у Ильгет страха. Она стала повторять молитву про себя.
Толчок. Она сидела по-прежнему на чем-то жестком. На полу. Опершись спиной о кровать. В комнате было темно. И свет не включится, подумала Ильгет. Наверное. Сил не было совсем. Она попробовала опереться на кровать, переползти. Но кровать оказалась совершенно мокрой. От пота, или? Судя по запаху — или... ничего себе дела. Белье Ильгет тоже оказалось мокрым.
Глупо стирать подштанники под краном, в страхе прислушиваясь — не проснется ли мама. Но что делать... Глупость, конечно.
И нет ощущения победы. Нет его. Противно вспомнить. Словно заноза после этого разговора
