Не надо думать о дурном. Надо строить прекрасное настоящее. Пита подлил себе соуса, Ильгет последовала его примеру.
— А я с Нелой встречалась, — сказала она, — представляешь, она ведь приехала!
— В Иннельс?
— Ну конечно.
— Ну и как у нее дела?
— Ну как... муж, она говорит, раскаялся, что работал на сагонов, — Ильгет прикусила язык. Ну нельзя же об этом! Пита замолчал.
Пита, по-видимому, и сам уже понимал, что служба его у сагонов никак не может являться предметом гордости. Правда, пережитые лишения и опасности во время военных действий он вспоминал подробно и с удовольствием, отчего Ильгет коробило. Ее-то жизнью он не интересовался. Но всякие напоминания о том, что вот, он служил у сагонов, Пита воспринимал как оскорбление.
— Я вот давно хотел тебя спросить, — начал он, отодвигая второе.
— А можно еще мороженого? — спросила Ильгет.
— Ну закажи.
— А может ты мне закажешь?
Пита сморщился, однако подозвал официантку и заказал мороженого для Ильгет, а себе — пива.
— Так что ты хотел спросить? — беззаботно спросила Ильгет.
— Да про Бога твоего... Вот вы верите, что он любящий и всемогущий. А по вашей легенде получается так, что люди съели яблоко, и за это Бог их выгнал из рая. Я уж не говорю о том, какая это любовь...
— Это и есть любовь, Пита, — немедленно сказала Ильгет, — крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность. Понимаешь?
Пита отмахнулся.
— Ревность — это уже не любовь. Это обыкновенное чувство собственности. Но я не о том, я хочу спросить — а что же Бог, когда творил людей, не знал, что они съедят это яблоко? Зачем он обрек их на страдания?
— Ты знаешь... может быть, и не знал.
Принесли заказ. Ильгет погрузила ложечку в прохладную белоснежную пену.
— Может быть, и не знал, Пита, ведь он сотворил существ, обладающих свободой воли. Понимаешь, мы всегда свободны избрать зло. Я такое стихотворение написала когда-то: и есть свобода, и она превыше всех иных даров.
— А зачем такая свобода? — спросил Пита, — Ведь он же знал, что люди наверняка изберут зло!
— Да почему знал! Вовсе не обязательно. Пойми, у нас и правда есть свобода воли. Мы можем и хорошо поступать, не обязательно — плохо.
— А почему он не вмешивается? Ну он же наш отец. Представь родителя, который выпускает ребенка бродить, как тому хочется, попадет под машину — чья вина?
— Да потому что мы-то не дети. Мы уже обладаем свободой. А он только ждет, когда мы придем к нему. Думаешь, не больно Ему смотреть на наши страдания? Но он ждет. Терпеливо. А мы снова и снова уходим от Него.
— А вот сагоны лишают нас свободы выбора, стараются лишить, — добавила она, помолчав. И снова ее осенила мысль — противостояние сагону — это же по сути отстаивание своей собственной свободы.
Свободы верить и любить.
Пита фыркнул скептически.
— Н-да... представляю себе такого Бога, который сидит и ждет, сложа ручки. А мы тут должны маяться...
— Но он же не просто ждет, — тихо сказала Ильгет, — он сам пришел и отдал жизнь за нас.
— Ну и что? Кому от этого стало легче?
— Нам. Тем, кто готов принять Его прощение.
— Ну я-то не готов, — пробурчал Пита, — конечно, ты вот такая вся духовная, а я... я видите ли, синг, и вообще негодяй.
— Ну и что? — воскликнула Ильгет, — для Бога это не имеет значения. Наоборот, твое покаяние еще ценнее! Он ведь прощает всех. Да и Пита... ну какая я духовная? Я вообще убийца.
— Так и я тоже.
— Но я верю, что Он меня примет, — голос Ильгет слегка ослаб. Кто его знает, на самом-то деле, может, и не примет. Но верить можно?
— И тебя примет, это уж наверняка, нужно только захотеть. Весь выбор за тобой...
— Знаешь, я так не могу, — сказал Пита, — или меня любят таким, какой я есть, или мне не надо никакой любви.
— Но он тебя уже любит. Он только ждет... ждет, что ты выберешь, понимаешь? Ты в любую минуту можешь сделать выбор.
Ильгет подумала, что получается как-то назидательно. Но ведь Пита сам спросил...
— Ага, — Пита отхлебнул пиво, — значит, я должен теперь еще какой-то выбор делать. Знаешь, если честно, надоело мне это. Теперь ты мне еще какие-то условия выдвигаешь...
— Ну о чем ты! — с болью воскликнула Ильгет, — разве я выдвигаю условия? Я же сказала, чего Бог от нас ждет...
Ей расхотелось мороженого. Но неудобно не доесть. Она заскребла по дну ложечкой.
— Знаешь, или любовь есть, или ее нет. Если она бы была, то этот твой Бог ни в коем случае просто не позволил бы нам совершить грехопадение, он бы что-то сделал, сказал, чтобы этого не произошло. А если ее нет... вот тут и начинаются требования — будь таким, да этаким, да сделай выбор.
Ильгет вдруг вспомнила сагона. На душе стало очень нехорошо.
В назначенный день мать Питы, Эдика и ее сумрачный сын-подросток, с тремя огромными контейнерами (из которых разрешили взять лишь один) явились в космопорт. Ильгет лишь удивлялась энергии и предприимчивости свекрови — надо же, мгновенно решиться на такой серьезный шаг.
На обратном пути на Квирин она почти не общалась с родственниками — те вели себя так, как будто на космических кораблях летали всю свою жизнь, и даже умудрялись поучать Ильгет. Никакая помощь им явно не требовалась. Свекровь быстро расспросила соседей, летящих туда же, обо всем необходимом. Ильгет же снова бродила по кораблю, наслаждаясь последними неделями спокойной беззаботной жизни.
Ей, впрочем, оставалось еще два месяца жизни на Квирине. Но месяцы эти были наполнены суматошной, иногда тяжелой до непереносимости учебой, Ильгет еще надеялась сдать экзамен на первое звание — но о собственной карьере пришлось на время забыть. Они готовились к новой акции на Визаре, на этот раз им предстояла настоящая война.
Ильгет почти перестала обращать внимание на то, что творится с Питой, с родственниками. Свекровь с Эдикой сразу же поселились в прекрасных квартирах, выбили себе, помимо эмигрантского пособия, еще какие-то виды помощи (Ильгет о таких и не слышала), словом, устроились весьма благополучно. К тому же свекрови не нужно было сдавать эмигрантский минимум и работать, по возрасту она могла уже получать минимальную пенсию. Сына Эдики пристроили в школу, но что-то там у него не очень ладилось.
Пита теперь частенько бывал у родственников. Чуть ли не каждый день. Ильгет это радовало... Ильгет стала бояться присутствия Питы. Все это было очень нехорошо, она исповедовалась отцу Маркусу, но так и не знала, что же делать со всем этим.
Отселиться и жить одной? Но Пита, вроде, не собирался с ней расставаться. И кажется, любовниц у
