насовсем.
Я еще позанимался немного. Совсем забросил свою программу... нельзя так. Потом умылся, разделся и лег в постель.
И мне вдруг вспомнилась Пати.
С такой силой и остротой вспомнилась, что я сам поразился. Губы ее вспоминались, теплые, горячие даже, мягкие. Мы целовались с ней... удивительное это ощущение. И сама она вся, красивая такая... брови вразлет над темными, удивленными глазами. Ладная такая, маленькая, подвижная.
Я знаю — теоретически — что есть много девушек красивее. Но есть девушки — и есть Пати. Моя Пати. Навсегда моя. И если я забыл о ней, если не думал все это время (я вспоминал ее, впрочем, но как-то смутно), то только потому, что не до того мне было. Совсем не до девушек.
Правда, она верит в Общину... она такая общинница. И на последнем собрании она меня осудила.
Но откуда ей знать все подробности про меня? И даже то, что меня собирались арестовать — для нее-то это не было очевидно. Ну, с ее точки зрения я действительно был неправ... идя против общины.
А может быть... может быть, она в какой-то степени ревнует меня к друзьям. Бессознательно,конечно. Поэтому она и выступала против нашей дружбы.
А вот если привезти ее сюда, на Квирин... может быть, она поймет, что можно жить и иначе. Конечно, поймет!
И лежа в темноте с открытыми глазами, я понял вдруг цель своей дальнейшей жизни. Мы с Пати просто не поняли друг друга. У нас толком еще не сложились отношения. Но если есть во Вселенной девушка, которую мне суждено любить — то это только Пати. Я однолюб. А Пати мне уже встретилась.
Вернуться за ней на Анзору. Забрать ее. Она-то жива! И я сумею ей все объяснить... конечно, сумею! Я был в этом уверен. Я только заберу ее на Квирин, а тут уж она будет решать, хочет ли за меня замуж (ха, конечно, захочет... тут такое одиночество ощущаешь — за старвоса замуж выйдешь, если встретится!)
И с этой мыслью, совершенно успокоенный и примиренный, я заснул.
Здесь, на Квирине, много всяких странных праздников.
Лучше сказать, здесь очень мало общих праздников. Потому что люди-то все уж очень разные. Вот у нас в Лервене все праздники — общие. День Цхарна, День Победы, День Единства в Труде. А здесь общий праздник только один — это Новый Год. Судя по литературе — я сам еще Нового Года на Квирине не встречал.
Нет, впрочем, есть какие-то общие радостные даты — ну, к примеру, когда возвращается какая- нибудь крупная и важная экспедиция, которую все ждали. Или когда проходят испытания какого-нибудь супернового корабля. Но они не отмечаются как годовщины. Да и не празднуются всем-то народом...
И все-таки праздников на Квирине много. Только они все индивидуальные. Конечно, христиане, к примеру, празднуют Пасху и Рождество. Есть свои традиции в отдельных Космических службах. Но в основном празднуют — дни рождения (у нас вообще никто свой день рождения даже не знает), всякие личные и коллективные события. Например, когда спасатели кого-нибудь избавляют от смертельной опасности, спасенные (почему-то они называются крестниками) должны устроить вечер в честь спасателей. Ну, так принято... никто, конечно, не возмутится, если этого не будет (иногда и не бывает). Но так принято, и обычно делается. А что, это же приятно — праздничный вечер устроить.
Я долго думал, почему здесь не празднуют, к примеру, день победы в последней сагонской войне. Но почитав кое-что по истории, понял. Во-первых, не было никакого дня. Война прекратилась постепенно. Во-вторых, не было и победы. Ну, победа в том смысле, что сагоны не добились своего — не захватили ни одну из планет Федерации. Но все же сагоны тогда сильно продвинулись в завоевании галактики, и все это до сих пор постепенно отвоевывается. Но это уже войной не считается почему-то.
Но я отвлекся. Так вот, в семье Энгиро собирались праздновать юбилей Открытия Гетеротропного Принципа. Во-первых, потому, что открыл его Геррин Энгиро. Во-вторых, потому, что этот принцип коренным образом (я не понял, как) изменил взгляды на поиск каналов и навигацию.
Я еще не изучил физику настолько, чтобы понять этот принцип. В общем, он заключается в том, что пространство неоднородно, что в некоторых его частях выходы в подпространство гораздо чаще, чем в других. Остается только искать эти области повышенной концентрации выходов. Но это все, наверное, звучит как ужасающая профанация, поэтому я больше не буду пытаться это объяснить.
В общем, Геррин — великий физик. Я это понял, когда приехал на праздник в дом Энгиро. Потому что туда собрался, наверное, весь Институт Физики Подпространства и еще представители всех других физических институтов, лабораторий и отделов. И еще там был Марк Энгиро и четверо его детей. Старшего мальчика я видел впервые, ему было двенадцать. Трехлетняя Лиль была на этот раз наряжена в очень пышное блестящее розовое платьице до колен и огромный белый с розовыми блестками бант, и в этом виде напоминала дивный тропический цветок. Не было только жены Марка — она по-прежнему находилась в экспедиции.
Геррин, очень изящный и подтянутый, в каком-то фраке, с цветком в петлице, стоял у одного из столов с бокалом в руке и разговаривал со всеми подряд. К нему подходили все новые и новые люди. Геррин сиял. Рука с бокалом, кажется, никогда не опускалась.
Ирна была очень занята. Тем не менее, увидев меня, она ко мне бросилась с радостной улыбкой: «О, Ланс, здравствуй, здравствуй, пойдем, я тебя покормлю». Она мне еще в первую встречу сказала, что я слишком худой. Хотя по-моему, я очень растолстел за последнее время. Ирна провела меня в Летний Зал... я даже не думал, что в этом маленьком доме могут быть такие огромные помещения. В Зале были по периметру расставлены столы с разной едой. Ирна подала мне огромную тарелку из розового стекла и стала накладывать на нее по ложечке разнообразных салатов и закусок. Очень скоро я начал протестовать, но Ирна никакого внимания не обращала на мои протесты. Наконец с наполненной тарелкой она проводила меня в угол, усадила в кресло и притащила еще бокал с какой-то темной жидкостью.
— Сначала поешь, — сказала она, — а потом все остальное.
В это время кто-то позвал.
— Сэни Энгиро! Там ваша внучка, кажется, залезла в фонтан.
Ирна охнула, бросила на меня извиняющийся взгляд и убежала.
Что было делать? Вокруг толпились ученые... нда, никогда бы не подумал, что это ученые. Нормальные люди. Старички, вроде Геррина, еще похожи на ученых. Но вот — молодая девчонка, моего возраста наверное, вся в рыжих кудряшках, очень смешливая. Она что — тоже физик? Все, конечно, бывает... Парни, вполне нормально одетые. Правда, вот разговоры... Слева от меня обсуждали какую-то локальную трансформацию при гиперпереносе. Справа двое парней вообще изъяснялись исключительно короткими и странными словами. Один говорил что-то вроде: пи... четыре эс... перенос... си... двенадцать в восьмой степени... А другой кричал, что не в восьмой, а в девятой, и если он думает, что там есть си, то он сам коллапсар кренделеобразный. Правда, рядом с ними несколько физиков говорили о вполне понятных вещах — о том, когда наконец откроют Лунный Павильон в Бетрисанде.
Делать нечего, я стал есть. Действительно, было очень вкусно. По крайней мере, некоторые из закусок мне сильно понравились. Я увлекся едой. Вскоре ко мне подошел какой-то физик и сел на подлокотник моего кресла. От неожиданности я перестал есть. Физик наклонился ко мне.
— Ты и есть Ландзо?
— Я? Да.
— Ара, — он небрежно протянул мне руку, — Я Марк.
— А... — я только сообразил, кто это такой... и глаза. Точно, как у Таро. Это у них семейное.
— Пошли? — спросил Марк. Я отставил тарелку в сторону и с трудом выбрался из кресла.
Вдали Ирна вела переодеваться дочку Марка в совершенно мокром, облепленном вокруг тела розовом платьице.
— Разберутся, — Марк легкомысленно махнул рукой. Мы вышли в сад. Здесь народу было поменьше. В основном, дети физиков. Они с визгом гонялись вокруг фонтана — того самого, в который упала (или
