На обратном пути я нашел Франка на прежнем месте.
Он рассказал мне все подробности нашего освобождения.
Как только землемер, Урсула и Джеп узнали о моем плене от индейца, то тотчас же отправились к Мильакру, а Франк не теряя времени пустился в Равенснест, чтобы собрать там как можно больше людей и идти с ними к нам на выручку. Молодой мой друг, в первую минуту душевного волнения, написал о моем плене генералу, который в то время был в Фискилле, у моей старшей сестры. Гонец был отправлен накануне ночью. Так как расстояние между Фискиллем и Равенснестом было не больше ста сорока миль и в основном водяной путь, и к тому же ветер благоприятствовал путешествию, то можно было думать, что в ту минуту, когда я слушал этот рассказ, вся наша семья была уже недалеко от Равенснеста или по крайней мере они могли приехать туда в одно время со мной. Франк занял место Урсулы возле раненого, а я с полчаса прогулялся с ней перед домом. Я опять начал говорить ей о моих надеждах, и между прочим сказал, что все мои родственники или в пути, или уже приехали в Равенснест. При этой новости рука ее, лежавшая на моем плече, задрожала.
— Я этого совсем не ожидала, — сказала она спустя несколько минут. — Признаться вам, я боюсь представиться на суд вашего семейства. У меня нет никаких достоинств, я племянница бедного землемера, не знаю общества, мне знакомы только леса, где я таскала цепь, между тем как они…
— Ах, не говорите, не мучайте меня этими слова. Да, Урсула, что может быть прочнее той цепи, в которую вы заковали мое сердце!.. И пусть свет говорит, что ему будет угодно, я буду носить эту цепь до последней минуты моей жизни. О, не бойтесь ничего, Урсула… Мой отец — человек справедливый; что же касается матушки, то я опасаюсь только одного, чтобы она, увидев вас, не полюбила больше, чем своего сына.
— Я боюсь поверить вам, Мордаунт, — ответила молодая девушка, лицо которой сделалось уже немного веселее. — Но пойдемте в дом. Я стану читать молитвы, эта странная женщина просила меня не забыть также ее мужа.., нужно выполнить данное ей обещание.
Урсула поставила свечу на ящик, недалеко от кровати Мильакра, и, став на колени, развернула книгу и стала читать молитву.
Через минуту торжественные слова молитвы раздались в комнате. Пруденс и Лавиния, стоя возле стены, внимали голосу Урсулы, который один только нарушал общую тишину. Суеверный обычай запрещал им преклонять колени. Франк и я остались у двери и тоже молились… Никогда молитвы не были так искренни и горячи, как в эту ночь.
Глава XXVIII
Так прошла ночь, которую я никогда не забуду. Оба раненых спали. Время от времени мы смачивали водой их запекшиеся губы. Перед рассветом я убедил Урсулу немного отдохнуть. Бедная девушка изнемогала, как нравственно, так и физически. Только сон мог подкрепить ее слабеющие силы. Что же касается Пруденс, то она провела всю ночь возле постели своего мужа в том же мрачном безмолвии.
Наконец наступило утро. Мне доложили, что Ньюкем уехал ночью, вероятно, обеспокоенный тем, что я знал о его проделках.
Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что человек, который себя объявляет другом народа, постоянно обманывает его ради своей личной выгоды.
По мере того, как наступал рассвет, землемер и скваттер стали выходить из забвения, в которое они были погружены ночью. Хотя жизнь в них постепенно угасала, но мысли их все еще были обращены к земле, на тот театр, в котором они были актерами на протяжении десятков лет.
— Дядюшка пришел в себя, — сказала Урсула, подходя к двери, — он зовет вас обоих, особенно вас, Мордаунт. Он хочет с вами поговорить в последний раз.
Мы хотели войти в комнату, но остановились на пороге, услышав голос Эндрю, который в это время заговорил со старым скваттером.
— Мильакр! — сказал землемер, повысив голос. — Можешь ли ты ответить мне. Мы оба собираемся в дальнюю дорогу, и нехорошо пускаться в этот путь с сердцами, отягощенными дурными помыслами и чувствами. Если бы у тебя была такая племянница, как моя Урсула, то ты, вероятно, легче бы расстался с землей и с радостью перенесся в тот мир, в который идем мы с тобой.
— Он знает, что такое смерть и вечность, — прошептала Пруденс, — я уверена, что это ему известно… У него были благочестивые предки.
— Видишь ли, Прудевс, как хорошо иметь благочестивых предков, но еще лучше раскаяться в своих грехах, потому что там будут нас судить по нашим делам, а не поступкам предков.
— Отвечай ему, Аарон, — прибавила Пруденс, — чтобы мы знали в каком состоянии духа ты перешел в вечность. Послушайся землемера, он человек добрый…
До этой минуты скваттер не говорил ни слова. Я уже подумал, что у него отнялся язык. Но к великому моему удивлению он заговорил твердым и по-прежнему звонким голосом.
— Если бы не было землемера, — сказал старый скваттер, — тогда не было бы границ и межей. И я бы не лежал здесь, при последнем дыхании.
— Забудь все это, как должно доброму христианину, — возразила Пруденс, — сам Бог повелел прощать врагам… Да, прости землемеру, потому что в тот мир нельзя идти со злобой в сердце.
— Мильакр сделает лучше, — сказал Эндрю, — если он попросит прошения у Бога за свои собственные грехи…
Впрочем, не подумайте, что я пренебрегаю его прощением… Я мог его обидеть, потому что мы все очень грубые люди, не видавшие общества… И со своей стороны, я прощаю его так же охотно, как принимаю его забвение моих обид.
Глухой вопль вырвался из широкой груди скваттера.
Это было как бы невольным признанием в совершенном преступлении.
— Да, — добавил землемер, — благодаря Урсуле…
— Я здесь, дядюшка! — вскрикнула Урсула, желая остановить речь Эндрю Койеманса.
— Да, благодаря моей племяннице, — продолжал землемер, — я очень изменился в последнее время.
— Это не я, а само Провидение, по вечной своей милости, просветило ваш ум и сердце.
— Милое дитя, я понимаю, что сама судьба послала ангела на землю, чтобы быть наставником бедного голландца, невежды, который ничего не знал, даже правил своей религии… Да, Мильакр, я с радостью принимаю твое прощение, потому что легко будет умирать, не оставляя после себя ни одного врага.
— Я надеюсь, — прошептал Мильакр, — что в том мире, куда мы идем, нет ни закона, ни уполномоченных.
— Ошибаешься, Аарон. Там весь закон и все правосудие.
— Хорошо вам так спокойно рассуждать, с вами никакого зла не произошло, не говоря уже о том, что мы шли по жизни совершенно различными путями. Все мои расчеты пропали. Срубленный лес, который я намеревался продать в Олбани, сгниет на месте. Дети мои разбежались, и, к довершению всего, я умираю и ничем не могу им помочь!
— Оставь свой лес в покое, — сказала тихо Пруденс, — забудь землю и обрати свои глаза на то, что предстоит тебе впереди. Каждая минута твоей жизни сочтена.
— Неужели ты хочешь, чтобы я забыл тебя, Пруденс, — прервал Мильакр, — тебя, мою жену,
