В 1712 – 1713 годах вновь пришлось участвовать в войне, на сей раз – за пределами России. Меншиков командовал русскими войсками в Померании (Северная Германия) и в союзе с датско-саксонскими войсками взял шведские крепости Штральзунд и Штеттин, за что был награжден высшим датским орденом Белого Слона и высшим прусским орденом Черного Орла.
Следующие годы, до смерти государя в 1725-м, Меншиков занимался государственной деятельностью, строительством и благоустройством новой столицы, укреплением и оснащением российского Балтийского флота, ставшего в Петровскую эпоху одним из сильнейших в Европе. В 1719 году светлейший князь был назначен президентом Военной коллегии (это соответствует чину военного министра, в качестве президента Военной коллегии он отвечал за состояние и приумножение всех вооруженных сил России). После заключения Ништадтского мирного договора со Швецией (1721 г.) Меншиков был пожалован чином вице- адмирала.
Это был человек воистину незаурядный. В Меншикове сочетались талант военачальника и хватка предпринимателя. Он основал немало заводов, приносивших огромную пользу государству (и немалый доход самому князю, а как же без этого!). Он учреждал торговые компании, заботился о привилегиях для российских купцов в европейских державах, держась при этом курса: «Меньше покупать за границей, а больше – продавать». Именно Меншиков одним из первых в России стал создавать предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья и полезных ископаемых.
И все же во многом он оставался тем же Алексашкой, который когда-то совал за щеку утаенную от отца монетку. Он обогащался где мог и как мог, и алчность его росла прямо пропорционально тем невероятным возможностям, которые открывались для ее насыщения. Другое дело, что насытить ее было совершенно невозможно. Есть такая пословица – брюхо добра не помнит. А римский философ Саллюстий аналогичным образом выразился и об алчности: «Алчность всегда безгранична, ненасытна и не уменьшается ни при изобилии, ни при скудости. Богатство не уменьшает алчности».
Древние философы вообще знали толк в алчности и умели сказануть так, что слова их оставались в веках. «Деньги ведь что еж, которого легко словить, но непросто удержать», – писал Клавдий Элиан. И ему вторил Публилий Сир: «Жадного деньги возбуждают, а не насыщают».
Меншиков являлся живой иллюстрацией к этим мудрым изречениям…
Он по праву считался одним из богатейших людей России. После победы при Полтаве в его владение были переданы города Почеп и Ямполь, увеличившие число его крепостных на 43 тысячи душ мужского пола. Теперь он стал вторым после царя душевладельцем в России. Меншиков пополнял свое состояние где мог и как мог – военными трофеями, огромными доходами с вотчин, предпринимательством (кирпичное производство, хрустальный завод, винокурение и т.д.), казенными подрядами – не брезгуя взяточничеством и воровством государственных средств.
В 1711 году Петр впервые узнал о злоупотреблениях Меншикова. Тот был публично бит по физиономии, но, конечно, это его не остановило. Утерся – и продолжал свое! Три года спустя назначена была, по доносам, особая следственная комиссия. И с тех пор она работала по делам Меншикова практически постоянно. Были годы, когда он беспрестанно находился под следствием, но его спасало покровительство Петра I, нуждавшегося в деятельном и верном сподвижнике, ну и расположение Екатерины, с его помощью познакомившейся с Петром и испытывавшей благодарность Александру Даниловичу всю жизнь. Она заступалась за старинного друга от всей души, всеми средствами!
Лишь благодаря снисходительности Петра Александр Данилыч отделывался выплатой крупных штрафов. «Где дело идет о жизни или чести человека, то правосудие требует взвесить на весах беспристрастия как преступления его, так и заслуги, оказанныя им отечеству и государю, – писал Петр, – а он мне и впредь нужен».
Ну что ж, Меншиков продолжал увеличивать свое состояние всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Не довольствуясь взятками с многочисленных просителей, которые обивали его пороги (в защиту его можно, впрочем, сказать, что ему несли и несли, беспрестанно искушая этими подношениями, ну он и искушался охотно… чтобы никого не обидеть), Меншиков брал свою долю с грабежа имений польской шляхты, отнимал земли у смежных с его имениями помещиков. И конечно, обкрадывал казну на всевозможных подрядах.
Лишь к концу царствования Петра, после того, как бурная страсть Екатерины к Виллиму Монсу подорвала доверие царя к Екатерине и ко всем, кому она покровительствовала (Петр безосновательно подозревал Александра Даниловича в сводничестве), Меншиков подвергся серьезной опасности, будучи вновь уличенным в злоупотреблениях. Но судьба распорядилась так, что вскоре Петр умер… и его смерть открыла Меншикову дорогу к еще большей власти.
Не странно ли, что именно на этой дороге, усыпанной, чудилось, алмазами и золотом, уставленной сплошными триумфальными арками, он набрел на ту яму, куда и рухнул с оглушительным грохотом?
Умирая, Петр начертал слабеющей рукой: «Отдайте всё…» – и перо выпало из его рук. Император покинул мир сей, оставив семью и приближенных разгадывать эту загадку. Более всех разгадкой ее был озабочен Меншиков. И это понятно. В прежнем завещании наследницей была названа Екатерина, но после гадкой истории с Монсом Петр то завещание разорвал. Кого же он имел в виду теперь? Жену, которой возвращал милость? Старшую дочь Анну, которую больше всех любил? Младшую Елизавету? Или жалконького мальчишку, внука своего, сына царевича Алексея, тоже Петра, который воспитывался где-то на задворках дворца?
Эх, кабы Екатерина была названа в завещании… Александр Данилович знал: это все равно что он сам взошел бы на престол. «Отдать всё» любой из царевен – значит немедля свалиться в опалу. Девицы его терпеть не могли – слишком уж своеволен, шапку перед ними не ломает, потому что отлично помнит – именно ему была обязана матушка возведением на престол. Этого чванства дочери рижской прачки и солдатской потаскухи, искренне считавшие себя достойными российского трона, Меншикову простить не могли. Теперь-то, когда перед которой-нибудь из них, очень возможно, забрезжили корона и скипетр, Меншиков призадумался, что, может, и зря он так, вот уж где стоило соломки подстелить… Но сделанного не воротишь, можно лишь подсуетиться и девиц куда- нито девать. А куда можно девать девиц, как не выдать замуж? У Анны имелся уж сговоренный Гольштейн-Готторпский герцог Карл-Фридрих – следовало ускорить свадьбу и спровадить старшую царевну за пределы России. А для младшей поскорей подыскать жениха: или во Франции, или среди каких-нибудь прусских герцогов.
И уж совсем худо будет, если возьмут верх приверженцы старины, которые спят и видят возвести на трон «жалконького мальчишку» Петра. Не могут позабыть, что отец его, царевич Алексей, погибший в застенках Шлиссельбурга, и мать, царица Евдокия, в монастырь заточенная, мечтали повернуть Россию на прежний путь. В таком случае, знал Меншиков, и ему, и богатству его придет бесславный конец. Либо сошлют куда Макар телят не гонял, либо вовсе голову снесут. А добро его расхитят новые временщики… Для них, что ли, наживал?!
Действовать нужно было незамедлительно. Так он и поступил. Последние минуты государя истекли в пять часов 28 января 1725 года. В это время при Екатерине находились Меншиков и Иван Бутурлин, полковник дворцовой гвардии. В восемь во дворце собрались члены Сената и Синода – так называемый генералитет. Никогда еще эти господа не являлись во дворец, столь исполненные сознания собственного величия. Ведь им предстояло избрать нового императора. Или императрицу…
Сначала предложили наследником малолетнего Петра Алексеевича – при регентстве Сената и Екатерины. Нашлись те, кто напомнил, какие тяжкие воспоминания оставило регентство Софьи при начале нынешнего царствования. Вспомнили, что в России, вообще-то, есть коронованная императрица. Может, отдать ей престол и не мучиться? Тут же добавили: правда, Петр лишил ее престолонаследия… В разгар спора обратили внимание на группу офицеров, которые невесть что делали на столь высоком собрании. На них сурово прикрикнули. Меншиков подал незаметный знак Бутурлину, тот подошел к окну, взмахнул рукой – оттуда раздался барабанный бой. Во всех дверях появились гвардейцы. Стало известно, что дворец занят гвардией.
– Я получил приказ от ее величества императрицы! – заявил Бутурлин в ответ на возмущенные крики собравшихся.
Со двора, где стояла гвардия, неслись другие крики. Смысл их заключался в том, что солдаты и офицеры готовы были изрубить в куски каждого, кто откажется признать императрицей Екатерину.
– Ну что ж, – поспешно произнес адмирал Апраксин, – идем выражать наши верноподданнические чувства императрице.
В самом деле, больше ничего не оставалось. И господа верховники отправились в палаты Екатерины.
Алексей Григорьевич Долгорукий бросил мстительный взгляд на Меншикова, ничуть не сомневаясь, чьих рук это дело. Впрочем, в этом никто не сомневался, а потому никто и не удивился, что в момент принятия присяги Александр Данилович находился рядом с троном.
Екатерина даже и не пыталась разбираться в тонкостях правления, она лишь номинально восседала на троне. Меншиков же делал то, что привык делать, когда Петр, к примеру, уезжал, оставляя власть своему фавориту.
Это и прежде многим не нравилось, теперь же – еще больше. Не было Петра, его железной воли; авторитета Екатерины явно недоставало, чтобы беспрестанно защищать Меншикова. Герцог Голштинский был люто недоволен. Вокруг него группировались Голицыны и Долгорукие, которые мечтали о правлении Сената… ими возглавляемого. Тогда Меншиков, предчувствуя взрыв возмущения и возможный военный переворот, издал указ (за подписью Екатерины, конечно, но все знали, кто водил ее рукой!) об учреждении Верховного Тайного Совета из девяти человек. Именно Совет отныне брал в руки самые важные государственные дела, как внутренние, так и внешние.
Реформа, которая многих сначала воодушевила, была сущей фикцией. Меншиков стал членом Верховного Совета, некоторые члены которого мечтали ограничить власть императрицы… то есть самого Меншикова. Но…
Как он хотел, так и вышло, и вся полнота власти в России перешла в его руки. Талантливые, умелые, ловкие – и страшно загребущие.
Теперь, когда казна государственная фактически принадлежала ему, Меншиков временами становился даже где-то как-то бережлив по отношению к ней. Например, считая проект инженера Миниха (того самого Карла-Бурхарда, который еще блеснет при последующих царствованиях!) по постройке Ладожского канала слишком расточительным, собственной волей не дал ему дополнительно пятнадцати тысяч человек рабочих и запретил выделять средства, считая траты неразумными. Вообще какое-то время Меншиков даже занялся делом прямо противоположным тому, чем занимался всю жизнь: не расхищал, а копил. С другой стороны, во взятках за решение тех или иных вопросов он получал достаточно, да и отчисления в казну вскоре стали притекать через его бездонные карманы, в которых исправно оседали.
В те годы светлейший наладил отношения с австрийцами, прерванные в связи с делом царевича Алексея, фактически насильно вывезенного из Австрии еще в 1718 году, и заключил с ней союзный договор. Договор сей, хоть и с различными изменениями и дополнениями, сохранял свою силу вплоть до середины XIX века.
Странный он был человек, Александр Данилович Меншиков. Он без раздумий умер бы за Петра и Россию. Без раздумий! Но поступиться хоть копейкой из тех денег, которые по какому-то наивному праву считал своими, не мог…
И вот всесильный светлейший решил возвести себя на герцогский престол. Умер герцог Курляндский, и Анне Иоанновне требовался супруг. Меншиков был женат, причем весьма счастливо, и он решил: ведь герцогиню можно оставить вдоветь где-нибудь и за пределами герцогства, навязанного ей в свое время Петром Великим. Еще в июне 1726 года светлейший выставил свою кандидатуру на курляндский трон, однако у него был сильный соперник в лице Морица Саксонского, побочного сына короля Августа Сильного, блестящего маршала Франции, в которого Анна была до безумия влюблена.
Несмотря на сильное давление из Петербурга, курляндский сейм избрал Морица Саксонского… Немедленно в Митаве стало известно о том, что 20 тысяч
