— Действительно, у нас здесь хорошо! — подтвердила она. — Я очень люблю Лайлакбеш!
— Аннеке, — сказал мистер Мордаунт, когда мы уже сидели за завтраком, — слышала ты, что мистер Литльпэдж собирается к весне на север? Полк Бельстрода также со дня на день ожидает перевода в Альбани, так что мы можем надеяться на встречу среди голландцев!
— Надеюсь, что и кузен Дирк присоединится к нашей компании? — спросила Аннеке.
Дирк ответил утвердительно, и разговор перешел на приятность встречи со знакомыми на чужбине. Из всех нас один Герман Мордаунт бывал так далеко от места своего рождения.
— А я-то, — сказал Язон со свойственной ему вульгарной фамильярностью, — во время моего последнего путешествия не ездил дальше Данбюри! Что мне рассказывать о пользе путешествий! Я превосходно изучил разницу между Йорком и Коннектикутом!
— И какую же из этих двух колоний вы предпочитаете, мистер Ныокем? — спросила Аннеке.
— Вот видите ли, мисс, — отозвался Язон, ни за что не хотевший отстать от своей невежливой и дурной привычки, — это вопрос в высшей мере коварный. На такую тему нет возможности расстегнуться на все пуговицы, не нажив себе врагов. Нью-Йорк, конечно, большая колония, — против этого я не спорю, — но всем известно, что она раньше была голландской колонией, а Коннектикут с самого своего основания имел высокое преимущество прекраснейшей территории с населением в превосходной степени нравственным и религиозным.
Герман Мордаунт широко раскрыл глаза от удивления, слыша подобный ответ, но Дирк и я уже привыкли к образу мыслей и выражениям Язона, и нас он этим ответом нисколько не удивил.
— И вы заметили большую разницу в обычаях этих двух колоний? — спросил мистер Мордаунт.
— Громадную! — воскликнул Язон. — Вот вам пример, если хотите! В Коннектикуте подобная вещь никогда не могла бы случиться, — речь идет о молодой мисс, вашей дочери. Вы знаете, конечно, что мы все ходили смотреть льва. Итак, Корни заплатил за мисс; все было, как должно быть…
— Разве моя дочь забыла вернуть ему деньги? — с недоумением спросил хозяин дома.
— Забыла? Нет, она этого не забыла и после выхода из балагана тотчас же вернула Корни стоимость билетов, но представьте себе, что Корни взял у нее эти деньги! Я смело могу утверждать, что в целом Коннектикуте ни один мужчина этого бы не сделал. Если мы не станем угощать девиц, то кто же их станет угощать?
Герман Мордаунт понял, что сердиться на этого господина нельзя, и, с изысканной вежливостью обращаясь к Язону, сказал:
— Вы должны извинить мою дочь, что она придерживается наших обычаев, мистер Ньюкем Она еще так молода и так мало знакома со светскими приличиями!
— Но Корни! — воскликнул возмущенным тоном Язон. — Как мог Корни совершить подобную оплошность!
— Что вы хотите! Мистер Литльпэдж, как и моя дочь, еще не бывал в Коннектикуте!
На этом и кончился столь занимательный разговор.
Я покинул Лайлакбеш серьезно влюбленным; с первого же взгляда девушка произвела на меня сильное впечатление, и после того, как я увидел ее в домашней обстановке, она окончательно завладела моим сердцем. Доказательством этому могло служить то, что я совершенно забывал о Дирке, который, несомненно, имел больше меня прав на ее любовь. Герман Мордаунт также был к нему, видимо, очень расположен, и, быть может, втайне лелеял мысль о браке его со своей дочерью, тем более что молодой Геркулес обладал прекраснейшим характером и безупречной во всех отношениях репутацией. Но при всем том Дирк не внушал мне никаких опасений. Я несравненно более опасался Бельстрода, видя и сознавая все его преимущества передо мной. Быть может, если бы я мог чаще видеть перед собой в образе соперника моего милого Дирка, во мне хватило бы великодушия отступить и предоставить ему поле действий; но я положительно забывал о нем, и теперь, уезжая из Лайлакбеша, не думал о его любви к Аннеке, — великодушие было чуждо моей душе, когда я думал об этой девушке.
— А знаете ли, Корни, что эти Мордаунты изрядные толстосумы, — сказал Язон, когда мы выехали на большую дорогу. — У них на столе было больше ценной посуды, чем во всем городе Данбюри! Верно, старик чудовищно богат! И поверьте мне, — продолжал Язон, — он недаром выставляет всю эту посуду напоказ! Когда имеется дочь-невеста, ее, естественно, хотят пристроить за какого-нибудь из этих богатых английских офицеров, которые теперь справляют свой сенокос у нас в колониях! А скажите, этот Бельстрод, о котором несколько раз упоминалось в разговоре, кто он такой? Офицер? Да?.. Меня редко обманывают предчувствия, а мне думается, что именно он станет мужем прекрасной мисс…
При этих словах я заметил, что Дирк вздрогнул; меня тоже всего передернуло.
— А можно узнать, мистер Ньюкем, на чем вы основываете свои предположения? — спросил я.
— Да полно вам, что это за «мистер»? Здесь, на большой дороге, а не в городе я в превосходной степени предпочитаю, чтобы друзья называли друг друга по имени: это и проще, и короче, и лучше. Вы хотите знать, на чем я основываюсь? Да прежде всего на том, что когда у кого-нибудь висит дочь на шее, то от нее стараются избавиться, то есть стараются сбыть ее с рук как можно скорее; затем, почти все эти офицеры — люди богатые, а все родители ищут и любят богатых зятьев. Кроме того, среди них есть и такие, которым предстоит унаследовать титул, а это в превосходнейшей степени соблазнительно для каждой девушки. Я уверен, что в Данбюри ни одна не устояла бы против титула.
Надо заметить, что хотя жители Коннектикута относятся ко многим сословным ограничениям проще, чем где-либо в колониях, и равенство классов у них развито больше, чем в других местах, нигде так не преклоняются перед титулами и отличиями, как именно в Коннектикуте.
В Сатанстое мы прибыли несколько поздно из-за остановки в Лайлакбеше. Матушка моя была страшно рада вновь увидеть меня целым и невредимым после двухнедельного отсутствия и пребывания в Нью-Йорке, среди всех соблазнов и искушений столичной жизни. Мне пришлось рассказать ей все: где я был и что видел, рассказать про Пинкстер и про льва, и про любительский офицерский спектакль. И вот однажды, когда я сидел в своей комнате, сочиняя стихи, что мне очень плохо давалось, вошла моя матушка и села с работой в руках возле моего стола.
— Пиши, пиши, — сказала она, — я не буду тебе мешать!
— Да я уже кончил, — отвечал я, пряча бумагу в стол, — я просто переписывал стихи!
— Ты пишешь стихи? — спросила она. — Ты поэт?
— Упаси меня Бог! Да это не лучше, чем быть школьным учителем, как Язон!
— Кстати, о нем! Скажи, пожалуйста, как это случилось, что ты спас из пасти льва какую-то девушку, как мне рассказывал мистер Ньюкем?
Вероятно, я покраснел, как раз потому, что почувствовал, как кровь прилила мне в голову, и положительно не в состоянии был произнести ни слова.
— Да отчего же тут краснеть, мой милый? Семья Мордаунтов такая уважаемая, что оказать им услугу и быть принятым у них в доме должно быть приятно каждому молодому человеку! Так как же, борьба твоя со львом была очень опасная?
— Да борьбы никакой не было, прежде всего! Это все сочинил Язон! — воскликнул я и рассказал все, как было в действительности.
— Ведь Аннеке Мордаунт единственная дочь, как мне говорил Дирк?
— Так Дирк вам говорил о ней? — спросил я.
— Да, очень часто! Ведь они родственники так же, как и ты!
— Как и я? — воскликнул я. — Да разве мы в родстве с Мордаунтами?
— Да, не в особенно близком, но все же в родстве: моя прапрабабушка, Алида Ван дер Гейден, была двоюродной сестрой прапрабабушки Германа Мордаунта. Таким образом, ты и Аннеке родственники. Говорят, это очень хорошенькая девушка…
— Хорошенькая?! Ах, мамаша, она красавица; она настоящее совершенство во всех отношениях, она положительный ангел!
Пылкость, с какой я высказал эти похвалы, по-видимому, несколько удивила мою матушку, но она не сказала ни слова, а перевела разговор на урожаи, на хозяйство, очевидно, удовольствовавшись тем, что она узнала, и не желая большего.
Вслед за прекрасным и столь знаменательным для меня месяцем маем наступило лето. Я всячески старался найти себе дело, работу, проводил целые дни в поле, помогал отцу в счетоводстве, но ничто не
