имеющих в своем распоряжении полный выбор изделий Елены Рубинштейн.
В дверь постучали. То была мать.
— Привет, дорогая, как дела? Папа хочет немного с тобой поговорить перед тем, как пойти на заседание комитета по ценам на распродаже.
Войдя в кабинет викария, Имоджин задрожала. Он сидел за огромным письменным столом и зажигал трубку. Несколько капель дождя еще блестело на его густых седеющих волосах. По всем стенам стояли шкафы с греческими и богословскими книгами, в которые викарий никогда не заглядывал, и трудами по садоводству и спорту, которые перелистывались гораздо чаще. На полке были аккуратно выставлены тома «Церковного вестника» и приходского журнала. На стене викарий позволил себе повесить единственную собственную скромную фотографию, где он был в окружении сборной команды Англии. На столе стояла большая чернильница. Он обходился без авторучек.
Викарий смотрел на нее поверх очков. Объяснялся ли его желчный взгляд тем, что она всю неделю носила одни и те же юбку и свитер, чтобы сохранить свежими лучшие туалеты для Франции? А может быть, он вспоминал, какое бессчетное число раз вызывал ее сюда, чтобы прочитать наставление по поводу постыдных толков или недостойного поведения дома?
— Сядь, — сказал он, — собираешься в отпуск?
— Да.
— Жаль, что я в твоем возрасте не мог себе позволить укатить поваляться под солнцем, — издалека начал он, — но тогда были другие времена.
Боже, подумала Имоджин, неужели он начнет теперь про это?
Но он встал и начал расхаживать по комнате.
— Не думаю, что мы с матерью были тебе чересчур строгими родителями. Мы всегда старались воспитывать тебя примером, а не принуждением. — Он изобразил сухую механическую улыбку, которую использовал, чтобы держать своих прихожан на расстоянии. Улыбка «отвали», как называли ее Майкл и Джульетта.
— Но я не могу отпустить тебя, не давши некоторых советов. Ты едешь за границу — там будут искушения. Полагаю, ты внимательно меня слушаешь, Имоджин?
— Да, — прошептала она.
— Мы тебя отпускаем, потому что верим в тебя. Мы знаем, что Ники привлекательный молодой человек и знаменитость, живет так, как ему заблагорассудится, и все же мы тебе доверяем.
Остановившись у окна, он рассеянно начал обрывать желтые листы с герани на подоконнике и проверять, не пересохла ли в горшке земля.
— Сегодня был трудный день, — продолжил он. — Здесь у меня больше часа провели Молли Бейтс с дочерью Дженнифер. Бедняжка Молли. Дженнифер неожиданно объявила, что она на третьем месяце беременности, а имеющий к этому отношение молодой человек исчез. Конечно, будет сделано все, чтобы его разыскать и убедить жениться на девушке. Если же не удастся, то ей предстоит провести следующие несколько месяцев в одном из домов для незамужних матерей — не самое привлекательное место для жизни. Но Молли Бейтс, как член приходского церковного совета, считает, что Дженнифер не может рожать дома. При любом исходе жизнь девицы загублена. Теперь она товар, бывший в употреблении.
Бедняжка Дженнифер, подумала Имоджин, возможно, ее отправят на дешевую распродажу.
— Когда будешь на юге Франции, — продолжал отец, — помни о судьбе бедной Дженнифер Бейтс и не забывай, что ты дочь священника и, как жена Цезаря, должна быть вне подозрений.
Имоджин вдруг представила себе, что коробочки с лиловыми таблетками в этот самый момент прожигают дыру в кармане ее старого пальто, а оскорбительные слова отца — как солнце, отраженное в стекло. К счастью, он истолковал малиновый цвет ее щек как признак смущения от темы разговора, а не вины.
Он сел и передвинул на столе чернильницу.
— Запомни слова Мильтона, — произнес он погребальным голосом, — «Та, что обладает целомудрием, вся закована в сталь».
Тут Имоджин увидела себя бряцающей стальными доспехами по пляжам юга Франции. Отец, решила она, должно быть, очень похож на Мильтона. Еще она заподозрила, что он репетирует будущую воскресную проповедь. У нее появилось жуткое предчувствие, что он сейчас велит ей встать на колени и прочтет над ней молитву.
— Ты вступаешь в школу жизни, — сказал он, драматически понижая голос. — Все, что я могу сделать, — это денно и нощно молиться за тебя. Теперь же возвращайся к своим чемоданам, и приятного тебе отдыха под солнцем. Мне надо идти на заседание комитета по ценам на распродаже.
Противопоставление ее бестолкового сибаритского существования его скромному, самоотверженному служению было слишком очевидно. Имоджин вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Она поднялась к себе в безнадежно угнетенном состоянии. Отцу блестяще удалось лишить ее отпуск самого интересного. Секс с Ники теперь больше, чем когда-либо прежде, станет полем нравственного сражения. Как бы она ни поступила, отец будет незримо стоять у ее постели и грозить ей пальцем.
О черт, надо было как раз принимать таблетку, лежавшую в маленькой капсуле, похожей на лампочки вокруг зеркала актрисы. Она чувствовала себя подобно Персефоне, собирающейся взять гранатовые семечки и быть осужденной за это на вечные муки в аду.
Закрыв дверь своей спальни, она стала на-ощупь искать в глубине полупустого гардероба плотный твид своего старого пальто. И не могла его найти. Она отодвинула в сторону остальную одежду: пальто не было ни на вешалке, ни на дне шкафа. Быстро перерыв лестничный чулан, она кинулась вниз. Мать чистила картошку, одновременно читая какой-то роман.
— Мое старое школьное пальто пропало, — выдохнула Имоджин.
— Но ты же не собираешься брать его с собой во Францию? — сказала мать.
— Нет, но где оно?
— Я отдала его на распродажу, дорогая. Раз мы взяли оттуда купальник и эти брюки леди Джасинты, я решила, что это будет самое меньшее, что мы можем сделать.
Имоджин выскочила из дома со скоростью ракеты. Скатываясь по садовым дорожкам, проносясь по мокрой мостовой, потом по дороге через торфяники, она не обращала внимания на бьющие по ее ногам кусты папоротника и царапавшие лицо ветки.
На пальто была метка с ее именем, в кармане лежали таблетки и последнее письмо Ники — то самое, где говорилось насчет того, что надо как следует подготовиться, и самым откровенным образом обещались всякие наслаждения, которые он доставит ей ио Франции. В голове ее пронеслись мысли о том, что сделает отец, если узнает. Он может ее не отпустить. Допустив на мгновение, что она больше не увидит Ники, она почувствовала такой ужас, что ей чуть не стало плохо. У нее перехватило дыхание.
Окна в притворе церкви были освещены, и по ним катились капли дождя. Внутри Имоджин увидела сцены чудовищной активности и была чуть не сбита с ног запахом нафталина, пыли и отнюдь не очень чистой одежды. Приходские дамы в фетровых шляпах стояли вокруг нагруженных всевозможным старьем подмостков, рылись в чужих обносках, ища хорошей скидки. Искусно сбивая цену на ту или иную вещь, они делали вид, будто не знают, что она прислана кем-то из их же числа.
— Не думаю, что ей когда-нибудь приходило в голову выстирать эти корсеты, — сказала жена мясника, пренебрежительно бросая их в ближайший бак. — Все эти платья официантки совершенно спрели в подмышках.
— Леди Джасинта прислала лисий мех без хвоста, — сообщила местная акушерка. — Крысы, крысы, — крикнула она, махнув этим мехом на кота церковного смотрителя. Тот, увернувшись от нее, прыгнул на кипу старых книг и пластинок.
— Привет, Имоджин, прелесть, — сказала жена мясника. — Пришла на подмогу? Я думала, ты с завтрашнего дня в отпуске.
— В отпуске, — подтвердила Имоджин, упорно высматривая пальто.
— Если ты ищешь папу, он там.
Имоджин всмотрелась в пыльный сумрак и застыла от ужаса. В дальнем углу перед высоким веснушчатым зеркалом мисс Джеролд из местного почтового отделения примеряла школьное пальто
