используется этот же психологический механизм – прыжок с лезвия бритвы, только в новой редакции. В таких случаях это уже не прыжок, а
Итак, как я уже говорил, бывает тревога посильнее простого беспокойства. Мне и самому известна такая тревога, с этим ко мне часто обращаются пациенты. По сути, она мало чем отличается от тех латентных (скрытых) тревожных состояний, о которых шла речь в других главах. Но есть и принципиальное различие, которое заключается в нашей панике, в чувстве потерянности и раздавленности.
Паника, растерянность, ощущение раздавленности – все это наши переживания. В них повинна не тревога, а мы сами – это свидетельство нашей капитуляции перед ней.
И если при латентной, подспудной тревоге мы не переживаем так сильно и так явственно наше тревожное состояние, то в тех. случаях, когда тревога выражена, сильна, нас захватывают собственные переживания, и мы оказываемся поражены страхом, как чумой. Тревога может парализовать, она может завладеть человеком настолько, что невозможна будет никакая деятельность. Это тревога, бьющая через край.
Однажды ко мне обратилась женщина средних лет, поражённая тревогой буквально до мозга костей. Она сама была тревогой. Она ничего не могла делать, ни о чем думать, не испытывая тревоги. Она не знала никаких чувств, кроме тревоги. Мир померк, она перестала его замечать. Всюду ей чудилась одна лишь тревога. Она не выходила на улицу, но и дома оставаться у неё не было никаких сил. Когда она оказывалась одна, ей становилось настолько плохо, что возникало ощущение смерти. Она прямо чувствовала, что умирает. В ней уже не осталось страха смерти, который преследовал её поначалу. Смерть казалась ей каким-то несбыточным счастьем – избавлением. Все время она проводила в постели и уже ничем не занималась.
Тревога подкреплялась и реальной (более или менее) опасностью. Её муж был более чем состоятельным человеком, а, по нашим временам, с таким счастьем жить спокойно не дают. Поэтому она боялась и за него, и за детей. Длительность её болезни побила все возможные рекорды, а количество госпитализаций в психиатрические клиники и сосчитать было трудно. Как мне сказал её сын: «После всего этого невозможно остаться нормальной».
Она почти отказывалась говорить, боялась что-либо объяснять, в глазах постоянно стояли слезы, а надежды на выздоровление не было никакой. Ну, как вы понимаете, я не стал предлагать ей расслабиться и быть «здесь и сейчас», а о попытках раздвинуть пространство не могло быть и речи. Относительно же планирования я вообще молчу, поскольку все её планирования, не говоря уже о прогнозах, вели лишь к разрушению и гибели. Короче говоря, пора было падать с лезвия. Впрочем, этот процесс уже шёл полным ходом, так что от меня требовались только наблюдение и страховка.
Чтобы выполнить задуманное, мне необходимо было уговорить её отпустить последнюю ниточку, связывающую её с реальной жизнью. Надо было, как говорят в таких случаях моряки, отдать концы. Иначе падение грозило растянуться ещё на несколько лет. Этого допустить было никак нельзя, поскольку через пару лет, даже упав с лезвия, это ни к чему бы хорошему не привело – при таком-то психическом истощении. Она все ещё боялась этого падения в никуда. Но даже для того, чтобы удержаться в том состоянии, в котором она теперь оказалась, и то требовались огромные усилия. Как мне было объяснить ей, что нечего цепляться за такую жизнь? Я бы, например, на её месте не стал. Но я – то был на своём месте, а она на своём, так что такой довод глуп, он не имеет никакого смысла. Она же пока ещё продолжала держаться.
Диоген жил в бочке. Когда же его спросили, где будет он жить, если украдут бочку, невозмутимо ответил: «Останется место, которое занимала бочка».
Тогда я сказал ей, что вся её беда в том, что она страдает от полумер: мужа она не любит, но не разводится, детей она любит, но ничего для них не может сделать из-за своей болезни, хочет работать, а думает о смерти. Короче говоря, сплошной разброд и шатания. «Создаётся впечатление, что вы постоянно пытаетесь кого-то обмануть и причём в первую очередь себя: хотите одно, а делаете другое», – сказал я в заключение и увидел слегка раздражённый взгляд, благодаря чему понял, что сопротивление давно назревшему падению ещё до конца не сломлено. И тогда я решился рассказать ей о том, как большинство людей пытаются покончить жизнь самоубийством.
Друг, не бойся ошибок. Ошибки – не грехи. Ошибки – это способы создания чего-то нового, отличного, возможно, творчески нового.
Согласно данным беспристрастной статистики, только один из десяти суицидов заканчивается смертельным исходом. Остальные же переходят в госпитализацию: или в токсикологическую реанимацию, или на травматологическое отделение, или сразу же в психиатрию. Так что если у кого-то такие планы уже были, то знайте, что жить значительно легче, чем пытаться свести с ней счёты. Поберегите силы для лучшего. Но я отвлёкся.
Итак, я поведал ей о девяти из десяти самоубийств. На психиатрическом жаргоне такие самоубийства называются ещё так: «смертельная доза минус одна таблетка». Что это значит? А значит это то, что если самоубийца и решается на этот шаг, совершает это безумное действие, то в душе его решимость далека от ста процентов. Что, впрочем, и не странно, поскольку инстинкт самосохранения на то и инстинкт, чтобы защищать нас от категоричности и наивности нашего мышления. Поэтому, принимая какие-то препараты в целях отравления, человек инстинктивно «недоедает» одной таблетки до смертельной дозы. Если он решается выброситься с балкона, то последний оказывается, например, не шестым, а пятым. Если он хочет отравиться газом, то начинает это незадолго до того, как кто-то должен будет войти в это помещение. И это не игра, не симуляция – это действия разумного и мудрого инстинкта самосохранения.
Надо жить, дамы и господа! Когда я сам однажды оказался в реанимации, то услышал от своего врача замечательную фразу: «Христос терпел и нам велел». Что ж, это правда, и это хорошо. Наше подсознание всегда надеется на лучшее, и в этом смысле оно значительно разумнее и мудрее нашего «учёного» сознания, тяготеющего к тоске и унынию. Подсознание, внутренние силы всегда дают нам шанс – прислушайтесь к себе, это важнее тысячи лекций и миллиона нравоучений. Вот об этом я и рассказывал своей пациентке. Она отвернулась, и её взгляд безотчётно устремился в окно. В комнате стоял полумрак, шикарные гардины прикрывали окно почти наполовину, за окном валил снег и завывал холодный ветер. Вдруг она глубоко вздохнула, выдохнула и замерла.
Прошло 10, 15, потом 20 и 30 секунд… Дыхание не возобновлялось. Я не знал, на что решиться: то ли заставить её очнуться, то ли разрешить ей «падать» и дальше. А так как именно это ей и было нужно, то
