картин пронеслись перед его глазами: счастье и горе, любовь и ненависть. Он не мог произнести ни слова — она! — Алло? Кто это?
— О… наконец-то я тебя разыскал. Прости, отвратительная слышимость. Это Джек Тальбот из… “Бостон грэфикс”. Как ты там, Вэл?
— Отлично… Джек. А как ты? С нашего ленча в “Фор сизонз”, если я не ошибаюсь, прошло около двух месяцев.
— Точно. Когда ты прилетела?
— Вчера вечером.
— Надолго?
— Нет, на денек. Все утро я проторчала на конференции, вечером предстоит еще одна. Если меня не ухайдокают, то ночью я вылетаю обратно. А как ты оказался в Берлине?
— Я, собственно, не в Берлине. Просто увидел тебя по бельгийскому телевидению. Я сейчас в… в Антверпене, но сегодня вечером собираюсь в Амстердам. Господи, как я тебе сочувствую, сколько на тебя свалилось! И кто бы мог подумать? Это я о Джоэле.
— Мне следовало бы предвидеть это, Джек. Он серьезно болен. Надеюсь, его скоро поймают. Это было бы всем на пользу. Он нуждается в помощи.
— Он нуждается в пеньковой петле, если тебя не рассердит такое заключение.
— Мне не хотелось бы обсуждать это.
— Ты получила эскизы, которые я выслал тебе, когда мы потеряли счет Джилетта? Я подумал, что это возместит вашу потерю.
— Эскизы?… Нет, Джек, я ничего не получала. Но тем не менее спасибо за заботу. “Господи!”
— О, а я-то надеялся, что ты уже нашла их в своей почте.
— В последний раз я вынимала ее позавчера. Но это не важно. Ты долго пробудешь в Амстердаме?
— Еще с недельку. Мне тут пришла в голову идея — а не проверить ли тебе здесь, на месте, кое- какие счета перед возвращением в Нью-Йорк?
— Конечно, неплохо бы, но едва ли что получится. Нет времени. Но если я все же решусь, то остановлюсь в отеле “Амстел”. А если нет, увидимся в Нью-Йорке. Угостишь меня ленчем в “Лютеце”, и мы посплетничаем о наших профессиональных секретах.
— У меня их полно. Только покупай. Береги себя, малышка.
— И ты себя… Джек.
Нет, она великолепна. Но пакет из Бонна она не получила.
Конверс рыскал по улицам, следя за тем, чтобы шагать не слишком быстро и не задерживаться подолгу на одном месте: нужно двигаться, наблюдать, искать тень — иначе его схватят. Сегодня вечером она будет в Амстердаме. Он знал это, это звучало в ее голосе, она велела звонить ему в отель “Амстел”. Почему она приехала? Что она думает обо всем этом? Внезапно перед ним возникло лицо Рене Маттильона. Резкое, как в фокусе, окруженное солнечным светом лицо-маска, маска смерти. Рене убит “Аквитанией” за то, что направил его в Амстердам. Подручные Джорджа Маркуса Делавейна не пощадят и Валери, если решат, что она прилетела к нему на помощь.
Он не будет встречаться с ней! Он не должен с ней встречаться! Это все равно что подписать еще один смертный приговор! Ее смертный приговор. Он и так уже взял у нее слишком много, не дав ничего взамен. И не может принять этот прощальный подарок — ее жизнь. И все же… И все же “Аквитания” продолжала существовать, и он действительно думал именно так, как сказал об этом по телефону Ларри Тальботу: его, Джоэла Конверса, жизнь ничего не значит, если речь идет об этом сборище генералов. Точно так же, как жизнь Престона Холлидея, или Эдварда Биля, или Коннела Фитцпатрика. Если Вэл способна помочь в борьбе с ними, его чувства не должны этому мешать — так говорил сидящий в нем адвокат. Очень может быть, что только она и может ему помочь, может сделать то, что недоступно ему. Она прилетит домой, получит пакет, отправится с ним к Натану Саймону и объяснит ему, что видела Джоэла, разговаривала с ним и…
Сейчас половина четвертого, примерно к восьми часам стемнеет. Значит, нужно продержаться еще часов пять. И каким-то образом заполучить автомобиль.
Он остановился посреди тротуара и поглядел вверх на сильно накрашенную, явно скучающую шлюху в окне второго этажа ярко раскрашенного кирпичного дома. Глаза их встретились, она улыбнулась ему усталой улыбкой и соединила большой и указательный пальцы правой руки — жест более чем откровенный.
А почему бы и нет? — подумал Конверс. За этим окном наверняка имеется какая-нибудь кровать — единственный бесспорный факт в этой весьма неопределенной ситуации.
“Консьержем” в заведении оказался человек лет пятидесяти, с румяным личиком постаревшего ангела. На отличном английском языке он объяснил Конверсу сложную систему оплаты, которая основывалась на двадцатиминутных сеансах; два сеанса оплачивались заранее, но если гость спускался вниз за пять минут до окончания срока первого сеанса, половина аванса ему возвращалась. “Ну и акула”, — подумал Конверс, разглядывая ряд будильников, пока какой-то весьма пожилой человек спускался по лестнице из номеров. Страж тут же схватил один из будильников и передвинул вперед минутную стрелку.
Джоэл быстро произвел мысленный подсчет, переводя гульдены в доллары: цена сеанса составляет приблизительно тридцать долларов. Он вручил изумленному “консьержу” эквивалент двухсот семидесяти пяти долларов, взял у него номерок от комнаты и двинулся к лестнице.
— Она ваш друг, сэр? — спросил пораженный хранитель очага, едва Конверс поставил ногу на первую ступеньку. — Старая любовь, наверное?
— Голландская кузина, с которой нас разлучили в детстве, — грустно отозвался Джоэл. — Нам есть о чем поговорить. — И, скорбно опустив плечи, он зашагал по лестнице.
— Слапен? — воскликнула женщина с растрепанными черными волосами и густо нарумяненными толстыми щеками. Она была изумлена не меньше своего стража внизу. — Вы хотите слапен?
— Перевод слабоват, но смысл передан верно, — ответил Конверс, снимая очки, кепку и усаживаясь на кровать. — Я очень устал, и вздремнуть было бы неплохо, но подозреваю, что придется ограничиться простым отдыхом. Читай какой-нибудь свой журнал. Я тебе не помешаю.
— В чем дело? Я что, некрасивая? Нечистая? Но и вы тоже — не картинка, менеер! Лицо все в синяках, глаза красные. Может быть, это вы нечистый!
— Просто я упал. Брось, я считаю, что ты прекрасна, я в восторге от этих пурпурных теней под глазами, но мне и в самом деле необходимо отдохнуть.
— Но почему здесь?
— Я не хочу возвращаться в свой отель. Там любовник моей жены. А он — мой босс.
— Amerikaans! [147]
— Ты прекрасно говоришь на нашем языке. — Джоэл снял ботинки и, блаженствуя, вытянулся на кровати.
— Ах, я начинала с Amerikaans мальчиками из колледжей. Одни разговоры и разговоры, потому что они всего боятся. А те, что все же залезали в постель… пуф! — и все. А потом опять разговоры, эти проклятые разговоры. А потом были ваши солдаты, и ваши матросы, и ваши бизнесмены. Почти все пьяные и хихикают как дети. И все время разговаривают. Двенадцать лет. Так я научилась разговаривать.
— А вы смешной, менеер, — с хриплым смешком сказала проститутка и набросила на него снятое со спинки стула тонкое одеяло. — Вы очень забавный, но вы говорите неправду.
— Почему ты так думаешь?
— Будь у вашей жены любовник, вы бы его убили.
— Ничего подобного.
